— Много ты знаешь! — хмыкнул тот. — Хороший волшебник может работать с чем угодно.
— Так-то так, — согласился Жуга, — но ведь каждый выбирает то, с чем ему легче работать. А Герта пользуется огнём почти всегда.
— Да-а… — Золтан остановился, сложил руки на груди и прислонился к каменному парапету. Потеребил усы. — Уделал ты меня, Жуга. По-честному сказать, я не думал, что об этом так несложно догадаться. Ну, хорошо. Допустим, ты бы знал всё это. Выслушал бы ты её с таким вниманием? Внял бы ты её советам? А? А может быть, послал её подальше?
Травник не ответил. Вместо этого замедлил шаг и огляделся. Они опять остановились на мосту. Было холодно. Смеркалось. С запада шёл шторм, в порту шумел прибой, и даже здесь, в канале, волны пенились барашками. Брызги долетали до прохожих. Плащ травника плескал и хлопал на ветру. Баржу внизу качало. Плетёные из пеньки кранцы вдоль борта пружинили в береговой гранит, гася удары волн. На краткий миг Жуга вдруг ощутил себя таким же вот канатным валиком, оказавшимся меж двух кораблей, которые давно бы разнесли друг друга в щепки, если бы не он.
— Кто он такой… она такая?
— Его зовут Кай Хансен. Не хочу тебе рассказывать всю его историю, скажу лишь, что ещё мальчишкой он попал к одной местной волшебнице; она его украла прямо с улицы, когда он с друзьями катался на санках. Хедвига де ла Тур, белая ведьма. Она была сумасшедшей. Держала его взаперти, била, заставляла носить женскую одежду… Немудрено, что он не решался даже сунуть нос на улицу в таком виде. Бог знает, чего она хотела, Герта мне об этом никогда не говорила. Но у парня были все задатки, чтобы стать чародеем. Она обучила его всему, что знала, до многого он сам дошёл — когда сидишь один среди книг, то делать нечего, кроме как читать. Когда она умерла, дом отошёл Герте.
— Они… Она с ним… — травник замешкался. — То есть, я хочу сказать, они с ним спали — эта Хедвига или кто-нибудь ещё?
— Нет, — Хагг повернулся к травнику. — Ни с кем и никогда. Девственность ценится в магии. Тем более, — он усмехнулся, — что если девственницу в наше время ещё можно отыскать, то девственника — вряд ли.
— А что было потом?
Золтан пожал плечами.
— Не знаю. Я не знаю. Должно быть, у парня что-то сдвинулось в голове. Шутка ли — полжизни проходить в девчачьей юбке… Жить по-другому он уже не мог. Так или иначе, но ему пришлось выйти на улицу. Мальчишку Кая все уже забыли. Так появилась Герта. Никто и ничего не заподозрил. А те, кто захотел пощупать, что у неё под платьем, дорого за это поплатились.
— Никто и ничего?
— Кроме меня.
— Когда это случилось?
Веки Золтана опустились.
— Давно.
Волна взметнулась вверх, порыв ветра швырнул в них клочья пены.
— Плохое время, — Золтан вытер ладонью лицо. — Мокрая зима. Начало декабря, а лёд ещё не встал. В другие годы в эти дни народ уже давно бы катался на коньках.
— На чём катался?
— На коньках. Такие штуки, как ножи. Их привязывают к башмакам и бегают по льду. Наверное, ты слышал поговорку: «Die verlt gaat op scaetsen» — «Мир катится на коньках»? Так вот, это про них.
Он помолчал. Перевёл взгляд на травника.
— Так вот, я спрашиваю тебя — этот человек принял тебя, как друга, помог тебе в беде и не попросил за это никакой платы — неужели после этого тебе так важно, что у него между ног?!
Жуга медлил с ответом.
— Ты говоришь о Гертруде то «он», то «она», — сказал он наконец. — Как мне теперь её звать?
— Ты сам ответил на свой вопрос, — вздохнул Золтан. — Человек, это ведь не только его естество. Одной одежды тоже недостаточно. Она живёт как женщина, двигается, говорит и мыслит как женщина. Те, другие, которые в тавернах подрабатывают шлюхами, они играют в это. Плохо ли, хорошо, но играют. Притворяются. А она не играет. Взгляни правде в глаза: Кай давно уже умер. Зови её Герта. Она будет тебе благодарна. Да, кстати, если говорить о любви, то ты не одинок в своих страданиях.
— Что? — травник поднял голову. — Это ты о чём?
— О Вильяме. Похоже, что он тоже к ней неровно дышит.
— Вилли?! Чёрт! — Жуга ударил кулаками в парапет. — Чёрт, чёрт! Нам только этого недоставало! Ну что за жизнь! Как только думаешь, что всё в порядке, всё тут же идёт наперекосяк.
— Похоже, то, как вы разделали Селёдку, произвело на него впечатление.
— Сопляк, — травник сплюнул. — Он так и не понял, насколько был близок к смерти. Да, это может добавить нам хлопот…
— Правду знаем только ты и я. Позаботься, чтобы Вильям не узнал.
Жуга лишь медленно кивнул, глядя вниз, на холодную воду канала, и Золтан не стал продолжать разговор на эту тему.
— Я разузнал то, что ты просил, — сказал он вместо этого. — Цурбааген — город морской, молочные дела здесь не в чести, сыров хватает привозных. Свой сыр здесь варит только Аксель Бауэр, причём, три сорта. Говорят, вкусные, хотя я сам не пробовал. Это на восточной окраине, за сукновальней Гинбера. Выяснить было не так уж сложно. Вот только не могу взять в толк, зачем это тебе понадобилось.
— Там Арнольд.
— Что?
— Я сказал, что там Арнольд. Наверное, и Линора тоже там.
— С чего ты взял?
— Долго объяснять. Как мне туда пройти?
— Нет, погоди, погоди, — Золтан протестующе поднял руку. — Пусть даже ты прав, тебе нельзя туда! Наверняка он там не один. Я пошлю своих людей, они всё выяснят…
— Хватит, Золтан! — травник обернулся к нему с лицом мрачнее тучи. — Ты опять играешь в свою игру, всё у тебя по полочкам, всё расписано… А я так не могу! Твоя игра — это моя жизнь. Я боюсь опоздать. Ли плохо, но она ещё жива. Я должен успеть.
— Всё ещё хочешь вернуть её?
— Хагг, хватит! Хватит! — Жуга метнулся прочь от каменных перил. — Яд и пламя, как ты не поймёшь…
Отступая, он ненароком толкнул проходившего мимо человека. Обернулся, бросил устало: «Я извиняюсь» и двинулся дальше, но не тут-то было. Прохожий — одутловатый малый лет восемнадцати, но добротно одетый и уже при мече, ухватил травника за полу рыжего плаща, рванул и развернул лицом к себе.
— Он извиняется! — воскликнул он и обернулся, апеллируя к своим дружкам, которые, как оказалось, следовали за ним чуть позади. — Ха-ха! Нет, вы только посмотрите на него! Он извиняется!
Те нестройно заржали. На скулах у травника заходили желваки.
— Я ведь, кажется, ясно сказал, что извиняюсь, — повторил он.
— А мне плевать, что ты сказал! — парнишка продолжал наседать на травника, с акцентом перекрикивая ветер. — Я не позволю… — он вынул меч. — И ты не сметь… не смеешь… Раз носишь меч, так вынимай его, и умрись, как мужчина!
