Я надеялся выкрутиться. Энергия и странная убеждённость Тануки в своей правоте заразили меня. Как пролетели два часа, я не заметил — притулился в углу и разыгрывал пальцы. Танука попросила у меня пару сотен, принесла бутылку минералки, крекеров и пару банок «энергетика». ДК заполнялся. Публика была самая разнообразная — от вполне адекватных ребят до персонажей из тусовки: длинноволосых субъектов в кожаных джинсах, каких-то реликтовых панков, парней с копной волос не то под Смита, не то под Ману, крупнотелых крашеных дев с размазанными чёрными тенями в глазницах, в длинных юбках и тяжёлых ботинках, и других — откровенно лесбийской наружности, которых я поначалу принял за мальчиков. Впрочем, настоящих фриков было мало. В туалете ощутимо пахло коноплёй. Пока я туда добирался, у меня дважды попросили закурить и один раз извинились, а один раз послали, когда я сказался некурящим. В общем, я успел убедиться, что со времён моей юности мало что изменилось, хотя свободы стало больше.
Что до меня, то я выбивался из стиля. «Давай накрашу», — то ли в шутку, то ль всерьёз предложила Танука, но я запротестовал. Обошлись тем, что она дала мне свою майку (с «ЙУХом»), а сама напялила мою.
— Что это за фигня у тебя такая странная наколота — «ЦГВ»?
Я скривился. На плече у меня действительно выколот Т-80 и вышеупомянутые три буквы. Обычно я скрываю их под рукавом футболки.
— Центральная группа войск, — пояснил я. — Это в Чехии.
— Это ты в армии колол?
— Угу, по молодости, перед дембелем. Дурак был. Не обращай внимания.
— Ты танкист?
— Танкист, танкист… Могла бы по росту догадаться.
— Не ворчи.
Танука раздобыла гель и долго «ставила» мне волосы. На сцене в это время гнал готическое техно DJ Dark — носатый парень в кожаных штанах и рубашке с ботвой. Работал он на двух пультах, а пел через вокодер; краем уха я слышал его упражнения — что-то среднее между «Die Form» и Милен Фармер, только хуже. Народ реагировал вяло, больше мотался туда-обратно и разминался красненьким, зал был заполнен едва на треть, и только дюжина девчонок возле сцены откровенно колбасилась. Каждая издалека казалась мне похожей на Аврил Лавин. Ни гопоты ни ментуры видно не было. И то хлеб.
Танука закончила возиться со мной, критически осмотрела результат и вынесла вердикт:
— Очки сними.
— Ещё чего! — возмутился я. — Я ни фига не вижу без них.
— Может, без них ты многое увидишь по-другому, — загадочно сказала она.
Фразочка показалась мне смутно знакомой. Пока я соображал, где мог её слышать, Танука завладела очками и куда-то их спрятала. Ругаться я не стал. Была не была! Как пел когда-то БГ: «Я уже знаю, где у гитары струна, и почти всегда попадаю туда».
Кто там на сцене? Всё ещё Дарк? «Джонни, Чёрный Пёс, Дарк! Вы же не бросите старого слепого Пью?»
— Зеркало есть? — попросил я.
— Обойдёшься, — сказала Танука. — Вот, на лучше, выпей.
Она сунула мне вскрытую банку «энергетика», похватала гель, расчёску, рюкзачок и упорхнула. Нервничая, я стал механически прихлёбывать и слушать музыку, но всё время глядел на часы. От мысли, что мне сейчас идти на сцену, начинало трясти. С другой стороны, ну что концерт? Так, местечковая тусовка… Будем считать, что я на слете КСП, у костерка с друзьями, так что понадеемся на Господа, и чёрт с ними, с торпедами.
— Дрейфишь?
Я обернулся: за спиной стоял Хельг.
— Есть маленько, — признался я.
— Сорока мне не говорил, что ты играешь. Ты хоть вообще когда-нибудь стоял на сцене?
— Первый раз. — Я почему-то не решился врать. По крайней мере, если всё будет хреново, то смогу сказать, что я предупреждал.
— М-да… И как же мы с тобой без репы? А?
— Пусть репетируют те, кто играть не умеет.
Хельг усмехнулся, но промолчал, вертя в руках незажжённую сигарету. Дарк уже закруглялся. В зале тоже началось коловращение — одни пробирались в фойе, другие входили.
— Не знаю, — наконец сказал Хельг. — Если б не Танука, фиг бы я тебе позволил выйти, хоть ты Сороке и друг.
— Если б не она, я тоже фиг бы вышел. Ты ей веришь?
— У неё чутьё, — загадочно ответил он. Я промолчал. Ребята из группы были уже на взводе — стояли за кулисами, притоптывали и поглядывали на часы.
— Кто она такая? — спросил я. Хельг криво усмехнулся:
— Спроси любого готика в Перми, и тебе каждый из них скажет, как найти Тануку. Даже у нас две песни на её стихи написаны. Но никто тебе не скажет, кто она, потому что этого никто не знает. Понял? Ты лучше скажи: ты в самом деле хочешь играть или это она тебя уговорила?
Я вздохнул.
— В самом деле хочу. И она уговорила.
Похоже, я заразился от девчонки двойными ответами.
Хельг бросил сломанную сигарету в ящик с песком, зачем-то вытер руки и с каким-то странным выражением посмотрел мне в глаза и покачал головой.
— Ладно. Гитары Штапик сам подключит. А ты не тяни одеяло. Погонишь лажу — вырубай гитару, не кидай понтов. Делай морду кирпичом и дёргай струны, будто так и надо. Народ всё равно ничего не заметит. Можешь боком встать или вообще спиной. Понятно?
— Разберусь, — буркнул я.
— Ну, смотри…
Дарк закончил. В зале засвистели, заулюлюкали. Народ скопом двинулся на перекур.
Пока ребята выставляли аппарат, сворачивали дарковскую технику и подключали свою, я искал Тануку, но нигде её не видел, ни в зале, ни за кулисами. В фойе идти было поздно, да и не хотелось, если честно. Особого энтузиазма Дарк у публики не вызвал и, отработав своё, куда-то удалился. «Кабинет» настраивался без ажиотажа. Я порадовался, что концертик маленький, да и вообще, выйди я с известной группой, наверное, хлопнулся бы в обморок. Я и сейчас-то был не уверен, что выдержу. Гитару настроили за меня, я не протестовал, был даже рад. Наконец объявили начало. Я решил не выходить со всеми, дождаться второй песни. Хельг обернулся, вопросительно поднял бровь, но я показал рукой: всё в порядке. Он пожал плечами, вышел на сцену — длинноволосый, сутулый, и ухватился за микрофонную стойку.
— Всем привет, — сказал он. Зал приглушённо загудел и отозвался лёгкими хлопками. — Если кто не знает — мы сегодня без Игната… Он погиб неделю назад. Такие дела. Этот концерт… мы хотим посвятить его памяти. Сорока! — Он вскинул руку. — Мы помним тебя и всегда будем играть твои песни… Уберите свет!
В зале кто-то громко свистнул, но тут же испуганно притих. Свет погас, только рампа освещала музыкантов синим и зелёным. Зазвучала «увертюра» — клавиши, ударные. Хельг начал петь. У него оказался высокий, сильный голос, слегка испорченный табаком. После энергичного, хотя и холодноватого техно Дарка «Кабинет» звучал серьёзно, торжественно, даже напыщенно. Мне это всегда не нравилось — сразу становилось ясно, кого они копировали. Слов я не воспринимал, так волновался. По счастью, первая песня скоро кончилась. Под покровом темноты, сутулясь как обезьяна, я вылез на сцену, подхватил гитару, Перебросил слингер через плечо, схватил медиатор, кивнул Штапику, Штапик — Хельгу, и мы начали по-настоящему.
