Надо сказать ей, подумал я, закрывая глаза. Надо непременно ей об этом сказать. Она справится. Она сможет. Наверное, это не так сложно при её-то возможностях. Но… Она не должна быть при этом одна. Если б с ней был кто-то ещё, ах если бы с ней кто-нибудь был!
— Теперь ты понимаешь, что Игнат так просто не вернётся? — спросил Голос.
Да. Теперь я это понимал.
Секрет был прост: подземный народ, уходя заживо в смерть, стал в некотором роде «воплощением смерти». Жизнь и смерть — антагонисты. Быть в ладу со смертью — значит стать ею. Когда же они начали пробиваться назад, оказалось, живые не в состоянии противостоять им, ибо жизнь — пища для смерти. Остановить смерть можно только бессмертием. Сперва это была религия, которая культивировала искреннюю веру в бессмертие души. Потом был коммунизм с его «вечно живыми» и т. п. Но под конец и это уже не срабатывало — наследники режима оказались не в силах унаследовать харизму прежних вождей, основная идея забылась, и сталинская машина репрессий работала вхолостую. Новые правители дважды в год взбирались на гранитный склеп, чтобы показаться ритуально ликующему народу, — но это был лишь дряхлеющий муляж «нерушимого союза». «Заряда» хватило ещё на тридцать лет. Потом наступил полный крах. Печати ослабли. И теперь, в смутное время, когда одна эпоха закончилась, а новая не началась, на рубеже, возможно, остались только творческие личности, существование которых не заканчивается с физической смертью…
Но что там, за гранью, я не знал.
Тьма, холодная, инфернальная, древняя тьма ворочалась, дремала под тёмными сводами старых подземелий у нас под ногами. Я чувствовал её дыхание. Она всегда была тут, надо было только остановиться и прислушаться. Не зря, должно быть, мне всё время грезилось чудовищное облако, нависшее над Пермью, давящее напряжение, постоянно разлитое в воздухе. Это она просачивалась в реку, подобно грунтовым водам, это её опасались купцы и священники, это её находили и загоняли обратно гиперборейские стражи холмов, потом, быть может, какие-то особые волхвы, шаманы, раскольничьи старцы, священники, стражи порядка коммунистической империи и в конце концов — простые «ополченцы».
Насколько я знаю, у пермских диггеров принято помимо прочего снаряжения брать с собой под землю иконку святого Евстахия, небесного покровителя Перми. Сейчас я внезапно вспомнил, что святой Евстахий — Евстафий Плакида — был римским полководцем и покровителем воинов и охотников.
И кстати, я всегда не мог понять, как так: в нашем городе до фига воинских частей, а я за тридцать пять лет ни одного патруля, ни одного солдата в увольнении на улицах не видел.
«Пермь — не рок-н-ролльный город», — сказал мне уже не помню кто. Теперь я понял, что он этим пытался выразить.
— Что же мне делать? — прошептал я. — Что мне теперь делать? Почему ты мне раньше не сказал? Ведь ты, наверное, мог?
— Наверное, мог.
— Совести у тебя нет!
— Да ладно тебе, — устало огрызнулся Голос. — Какая совесть в мои-то годы?
Я вздохнул.
— Знаешь что? Полетели обратно.
— Куда обратно? — уточнил Голос. — На берег реки?
Я проводил взглядом ещё одну наполовину разложившуюся чёрную звероподобную фигуру и поморщился. А я-то гадал, почему их называют «погаными»…
— Да, — сказал я. — На берег той реки. В тот самый день. В то самое место.
— Всё-таки хочешь попробовать…
— Хочу. Ты знаешь, что я не отступлюсь. Я врач, я клятву давал.
— Дурак! Брось это дело! Ты же сам тогда останешься вместо него!
— Это мы ещё посмотрим. Ну? Что стоим, кого ждём? Не согласишься, я сам дойду, пешком, по шпалам, и ты мне не помешаешь.
— Да уж, это точно… Ну, ладно. Держись!
В последний момент, когда невидимый вихрь был готов подхватить меня и собаку, я успел увидеть, что рядом, возле каменного парапета, стоит человек и уже минуту или две пристально нас созерцает. А прежде чем мы унеслись, он поднял фотоаппарат, навёл его на нас и щёлкнул затвором. Я пригляделся. В дымчатой фигуре проступили очертания, и я с удивлением признал Михалыча. Вот так-так! — подумал я. Ну что ж… теперь его коллекция пополнится ещё одним экспонатом — снимком двух призрачных фигур — меня и собаки. Хотя с большей вероятностью на снимке окажутся всё те же светящиеся шары. И я почему-то думаю, что их будет три.
Через мгновение и он, и набережная, и весь город исчезли в тумане. Мы снова стояли на берегу безымянной реки.
По моим ощущениям был поздний вечер, почти ночь. Звёзды усеивали небо от края до края и отражались в воде, гладкой, как стекло. Над рекой стлался лёгкий туман. Я поёжился и запахнул куртку, хотя холод меня не беспокоил, просто сама картина будоражила рефлексы. У прибрежных зарослей закручивались маленькие водовороты, изредка всплёскивала рыба. Я посмотрел налево, вверх по течению. Камни-бастионы были тут как тут: несмотря на сумерки, я видел их вполне отчётливо. Голос нас не обманул: место было то самое. Дело оставалось за временем.
Впрочем, времени ведь нет.
До этого я не задавался вопросом, что за река передо мной. Наверно, это была некая серединная река, с которой можно выйти на любую реку в области, а может быть, и в мире. Возможно, что река вполне конкретная, та же Сылва, меня это тоже устраивало. Я не собирался ничего проверять (во всяком случае, пока), просто сидел и ждал. Танука улеглась рядом и равнодушно следила за толкущейся мошкарой.
— Почему ты хочешь непременно выловить его из воды? — спросил Голос. — Заберись на скалы, не дай ему прыгнуть. Тебе же это ничего не стоит! А если что, я помогу.
Я покачал головой:
— Не буду.
— Почему?
— Ну, во-первых, я не знаю, откуда именно он прыгнет, а сигать за ним… Нет.
— А во-вторых?
— А во-вторых… — Я задумался. — Во-вторых, пусть он пройдёт этот обряд, коль так положено. Может, это и неправильно, но вдруг по-другому не получится? Недавно мне один шаман рассказывал, что был такой обычай — ученик бросался в водопад, а учитель его ниже по течению вылавливал и приводил в чувство.
— Бестолочь! Как ты не понимаешь! В эту реку нельзя войти дважды.
— В любую реку нельзя войти дважды.
Мы умолкли. Сна не было ни в одном глазу.
А вот интересно, если во сне заснуть и увидеть сон — это будет мой собственный сон или сон того «меня», который во сне?
Если подумать, мы довольно смутно представляем, как устроена вселенная вокруг нас, и ещё меньше знаем о вселенной внутри нас. Где они смыкаются, смыкаются ли они вообще, какая между ними связь — всё это только домыслы. Обычно человек сторонится этих вопросов. Я никогда не верил в идеальный разум, меня больше привлекал процесс познания как таковой. Одним людям нужны широкие взгляды, другим — максимально узкие и конкретные. Жизнь в мире, который не может быть понят «до дна», — непростая вещь. Один из способов преодоления этого животного страха — принятие тех или иных узких взглядов, которые дают исчерпывающее описание действительности и предлагают простые рецепты поведения.
