Ганьский с уверенностью ответил утвердительно.
— И человека? — спросил один из товарищей.
— А какая разница — человека, слона, кошку… Был бы материал! — со знанием дела сказал ученый.
— Вы так говорите, Аполлон Юревич, будто дай вам сейчас все, что надо, вы и начнете людей создавать, — саркастически заключил Вараниев.
— Я не начну, — усмехаясь, развеял предположение ученый, — мне это не надо.
— Но могли бы? — встрепенулся председатель.
— Да, конечно, потому что знаю, как, — похвалился Ганьский. Собеседники не услышали и намека на сомнения в голосе ученого.
Вараниев рассмеялся, а затем заговорщицки, прикрыв ладонью рот, произнес:
— Тогда создайте человека. Очень надо!
Ганьский, будучи уверен, что Вараниев, хлебнув лишку, дурачится, решил подыграть. И ответил в том же духе, полушепотом:
— Миллион долларов, и я начинаю работу.
— Согласен, — заявил Виктор Валентинович.
Ученому нравилось, что они отошли от серьезных тем.
— Деньги наличными. В мешке. Завтра. — Ганьский захохотал от души. — Номинал — любой.
Хохотали и Вараниев со Шнейдерманом. Виктор Валентинович оглянулся по сторонам, пародируя секретность переговоров, подставил поочередно ладонь к правому и левому уху и, захлебываясь от смеха, очень тихо спросил:
— А частями можно?
— Можно, но равными, — кивнул Ганьский.
Смеялись еще долго: коммунисты — от радости, ученый — потому, что ему было смешно.
— Позвольте полюбопытствовать, а какого года ваша машина, уважаемый? и какой у нас пробег? — прозвучал вдруг вопрос Аполлона Юрьевича.
— Восемнадцать лет ей, совершеннолетняя уже, — пошутил Вараниев. — А вот пробег мне неизвестен: брал-то не новую. Я лично наездил сто восемьдесят тысяч, а уж сколько до меня — черт его знает. По спидометру шестьдесят тысяч было, но не исключаю, что его согнали.
Полученная информация стала причиной очередного приступа смеха, овладевшего Ганьским. Вараниев и Шнейдерман не понимали, что так рассмешило Аполлона Юрьевича. Боб Иванович еще больше укоренился во мнении, что Ганьский псих, а Виктор Валентинович, предупредив события, пояснил, что машина в отличном состоянии и продавать он ее не собирается.
— Да у нас деньги под ногами валяются, друзья мои! — немного успокоившись, неожиданно для всех, в том числе и для проснувшегося Макрицына, изрек Аполлон Юрьевич. — Мы же такой юмористический шедевр можем написать, что миллионные тиражи по предварительной записи разлетаться будут!
У Шнейдермана не осталось сомнений насчет психического нездоровья ученого. Дымящиеся головешки были в самый раз для шашлыка.
— Я вас не понимаю, — растерянно признался Вараниев.
— Полноте, полноте, дорогой Виктор Валентинович, — мягким голосом парировал Аполлон Юрьевич.
Но оппонент был настойчив в своем признании:
— Честно говорю, что не понимаю. Боб, ты понял, что Аполлон Юрьевич имел в виду?
— Когда? — уточнил Шнейдерман.
— Когда о деньгах, что под ногами, говорил, — подсказал куратор партии.
Его товарищ ответил отрицательно.
— Никак не могу определить, уважаемые, — перестал смеяться Ганьский, — вы меня разыгрываете или на самом деле не понимаете? Человек на кладбищенского, не сочтите за обиду, дорогой Виктор Валентинович, состояния машине предлагает миллион долларов, и вы не видите в этом юмора? Нет-нет, конечно же вы меня разыгрываете!
Коммунисты сидели с задумчивыми физиономиями, что охладило пыл ученого.
— Аполлон Юрьевич, — обратился к нему Вараниев, — когда первую часть денег можно принести? И телефон дайте, пожалуйста, для контакта.
Ганьский снова развеселился, хотя и не столь интенсивно:
— В любое время. Можно без предварительного звонка. Адрес спросите у Еврухерия.
Ученый взял удочку и вернулся к рыбной ловле.
Еврухерий хоть и проснулся, но сидел почему-то закрытыми глазами. Вараниев присоединился к Шнейдерману, успевшему уже не только разобраться с костром и соорудить мангал, но и большую часть мяса насадить на свежесрезанные березовые шампуры.
— Слава богу, похоже, согласие мы получили. Очень хорошо! — воодушевленно, но и тихо сказал Боб Иванович.
— Получить-то получили, да вот много неясного, — вполголоса откликнулся Виктор Валентинович. — Как он будет создавать вождя? Вернее, как он будет его создавать, меня мало интересует, а вот из чего — большой вопрос.
Молчавший доселе Еврухерий взял слово:
— Из чего, из чего… Вот заладил! Сам решит, из чего. А может быть, вообще скажет, что ничего не надо, что так сделает.
— Из воздуха? — с сарказмом спросил Боб Иванович.
Чуть было не поругались, но Вараниев вовремя предложил прекратить дебаты:
— Так, быстро замолчали и пошли ловить рыбу!
— Я не хочу, — отказался Еврухерий.
Макрицын и Шнейдерман остались жарить шашлык, а Вараниев ушел рыбачить.
Сначала он подошел к Ганьскому и поинтересовался, есть ли успехи. Успехи были: в садке сидели очень неплохая красноперка и окунек.
— Всего за десять-пятнадцать минут? Ого! — удивился председатель.
— И еще один прямо из рук ушел. А какой красавец был! Все пытаюсь линя у воды снять, но еще ни один не стал моим трофеем. До чего же они скользкие!
Вараниев лишь усмехнулся и занял свое место с удочкой.
Довольно скоро подошел Макрицын, сообщив:
— Через десять минут все на шашлык!
Ганьскому идти совсем не хотелось, потому что начался клев. Такое же настроение было и у Вараниева. Тогда добродушные чародеи шашлыка принесли рыбакам дымящиеся куски мяса прямо на позиции. А затем и сами уселись на берегу: Шнейдерман — зрителем, Еврухерий же вновь задумавшись о чем-то своем.
В тот день имела место быть и вторая уха, которая получилась ничуть не хуже первой. Она была съедена уже за полночь, а перед рассветом компания уселась в автомобиль. Макрицын и Ганьский проспали всю дорогу, Шнейдерман с водителем о чем-то говорили, но очень тихо. К семи утра Вараниев успел всех развезти по домам и припарковать машину у своего подъезда.
Глава седьмая
Вечером Ганьский отправился в Дом поэзии и прозы. Периодически там проходили вечера, на которых поэты и те, кто считал себя таковым, читали разношерстной публике свои произведения, после чего неизменно имел место диспут по прочитанному.
В последнее время Аполлон Юрьевич редко посещал подобные мероприятия, поскольку интересных, талантливых авторов почти не встречалось. А сейчас пошел потому, что среди выступавших был указан Александр Залп — его добрый и давний приятель, творчество которого Ганьский считал интересным и нестандартным. Аполлон Юрьевич многократно пытался убедить его более серьезно использовать дарованный Богом талант, но результата призывы ученого не приносили: Залп поэтом себя не считал, деньги зарабатывал на другом поприще, а поэзию рассматривал не иначе как хобби. Ганьскому были известны практически все стихотворения Залпа, но он каждый раз приходил на выступления приятеля — ему очень нравилась манера чтения Залпа со сцены. Кстати, Аполлон Юрьевич редактировал его дебютный сборник.
