В джунгли Солнце пришло без преамбулы,
На экваторе нет предрассвета.
Небо синее, сплющенное в виде камбалы,
Извещало, что в тропиках — лето.
Но стук ясновидящего прервал поэтические изыскания Аполлона Юрьевича, и Ганьский медленно встал с софы. Как любой неординарный человек, он имел множество странных особенностей. Только этим можно было объяснить, что стихи и поэмы Ганьский писал непременно лежа на софе, ногами в сторону окна. А прозу и критические статьи — только за столом, но не рабочим, а кухонным. Привычка, невесть откуда взявшаяся. И не более того. Как и любой человек, ученый имел множество привычек, среди которых некоторые раздражали его самого, но ничего поделать с собой он не мог.
Аполлон Юрьевич был человеком слова — свято выполнял обещания. Даже несуразные, случайные, ничего не значившие. И нередко люди пользовались этим его качеством.
Хозяин направился к входной двери, споткнувшись по пути о старый, но все еще безотказный пылесос «Ракета», и пожалел, что не поставил его на место после вчерашней приборки. Хотя собственного места у пылесоса и не было, ученый просто убирал его с прохода туда, где находил незанятый пятачок пространства. Правда, в двухкомнатной малогабаритке таковой порой бывало очень даже нелегко.
— Еврухерий, это ты? — на всякий случай спросил Аполлон Юрьевич.
— Я, — подтвердил Макрицын.
— Кофе желаешь? — спросил Ганьский, впуская гостя и зная наперед ответ. Но он периодически провоцировал приятеля, не переносившего даже запаха напитка.
— От кофе кожа морщится, — ответил Еврухерий, как и ожидал хозяин.
— С чем сегодня пожаловал, друг любезный? — поинтересовался ученый.
Гость, слегка замявшись, произнес:
— Да я все насчет того же.
Аполлон Юрьевич улыбнулся и снисходительно заметил:
— Определенно должен согласиться с тобой. Иначе мне предстоит наблюдать пренеприятнейшую ситуацию — трансформацию моего приятеля Еврухерия во врага Еврухерия.
— Про врага-то зря ты, Полоша. Я ведь научно с тобой спорю.
— А позволь тебя спросить, какое значение ты вкладываешь в понятие «научный»? Прошу прощения, но, насколько я помню из твоих рассказов о несчастном детстве и неправильном отрочестве, путешествие по дебрям науки закончилось у тебя в девятом классе… как же ее… рабочей школы вечерней молодежи.
— Вечерней школы рабочей молодежи, — поправил Еврухерий.
— Да-да. Пойдем дальше. Книгами свой легко ранимый мозг ты не раздражаешь, периодику не читаешь…
— Что не читаю? — перебил гость.
— Научные журналы, к примеру, — расшифровал Ганьский, почесывая за ухом.
Сказанное ученым обидело ясновидящего:
— Ты, Аполлон, обо мне хуже, чем об иногороднем, думаешь! Читаю — не читаю… Люди-то на улицах говорят. А люди врать не будут.
— Наверное, не будут, — на выдохе, как-то безучастно согласился Ганьский, не желая обострять ситуацию. — Так на чем мы в прошлый раз остановились?
— На связях, — напомнил оппонент. И продолжил: — Ты, Полоша, действительно отрицаешь, что информацию мы получаем из Космоса?
— Именно так, — согласился Аполлон Юрьевич. — Категорически отрицаю!
— Тогда откуда, по-твоему, мы ее получаем? — наступал Еврухерий.
— Источники многочисленны и разнообразны… — начал было Ганьский, но тут раздался телефонный звонок.
Хозяин встал и пошел в комнату, которую любовно и с иронией называл «берлогой букиниста», потому что путь к аппарату пролегал по крест-накрест связанным стопкам научных журналов, печатных листов, справочников, энциклопедий разных годов выпуска, всевозможных размеров, форматов и цветов и много другой литературы, мало известной широкой публике.
Наконец Аполлон Юрьевич добрался до телефона и ответил в своей особенной манере:
— Аллоу… Представьтесь, пожалуйста… Очень приятно, очень приятно. Позвольте полюбопытствовать, кто вам сообщил мой номер и чем я обязан вниманием к своей скромной персоне? Понимаю… Удивлен вашему звонку, полагал, что газета была закрыта. Да, этой проблемой я занимался. Да, доказал. Нет, на Государственную предлагали подать. Что, простите? Не согласился. Потому, что надо было в соавторы тринадцать человек записать. Польщен. Конечно. Миллион долларов. Нет, я не шучу. Подумайте… По правде сказать, я очень занят. Будьте здоровы.
Тем же порядком Аполлон Юрьевич вернулся к гостю, явно раздраженный состоявшимся разговором.
— Представляешь, Еврухерий, уже года три никто не обращался с просьбой об интервью, а тут вспомнили. И кто — желтая пресса! Бульварная газетенка! Какая-то сопливая девчонка, которая в силу своего воспитания, вернее, отсутствия такового, не понимает, что, когда к кому-то обращаешься, прежде всего необходимо поздороваться! Вот культура! Ай-ай-ай, куда идем?! Ну, так что тут у нас?
— Связи. Наши связи с Космосом, — ожил ясновидящий.
— Нет никаких связей с Космосом! — убежденно констатировал Ганьский.
— А я уверен, что есть, — возразил оппонент. — Поток информации из Космоса через чакры поступает в мозг каждого из нас.
— Ну, может быть, в твой мозг, Еврухерий, что-нибудь и поступает, а в мой никакая информация оттуда не приходит.
— Ты, наверное, просто не чувствуешь, Полоша, — предположил Макрицын.
— А ты, выходит, чувствуешь? — с умилением задал вопрос ученый.
— Да, — подтвердил гость.
— И что же ты чувствуешь? Будь любезен, опиши, пожалуйста, — предложил Аполлон Юрьевич.
— Знаешь, Полоша, периодически я чувствую, как где-то в области затылка кости черепа как будто разъезжаются и в образовавшееся отверстие мощным потоком влетают всякие импульсы…
— Слава богу, что не мухи! И куда же импульсы потом деваются? Проходят насквозь? — перебил Аполлон Юрьевич.
— Нет, ничего не вылетает, все остается для анализа, — уверенно заявил ясновидящий.
— Очень интересно… — задумчиво произнес Ганьский. — А большой родничок у тебя вовремя закрылся?
— О чем ты? — недоуменно спросил Еврухерий.
— Да так, ничего. Скажи, пожалуйста, друг любезный, а как насчет ощущений движения крови по сосудам или пищи по кишечнику?
— Нет, такого я не чувствую, — совершенно искренне признался гость.
— И голосов ты не слышишь изнутри или извне? — методично и целенаправленно продолжал Ганьский.
— Что же я, — обиделся Еврухерий, — глухой, по-твоему? Конечно, снаружи слышу. А изнутри иногда собственный что-то подсказывает.
— А если вокруг ни души, извне слышишь? — уточнил Ганьский.
— Ну, если только кто орет громко издали, то слышу, — объяснил Макрицын.
