Глава семнадцатая
— Смею заметить, ваши не знавшие за последние тридцать лет ремонта, даже косметического, сорок два с половиной квадратных метра, уважаемый, произвели на меня весьма удручающее впечатление, — стоя с ключами перед входом в свою квартиру, услышал Макрицын голос Семена Моисеевича.
Ясновидящий повернулся и с недоумением увидел, что на площадке никого нет. Тогда «коренной москвич» вернулся к своей двери, успокаивая себя тем, что всем людям иногда что-то слышится, но тут вновь раздалось:
— Допуская мысль о том, что вы являетесь ценителем антикварной мебели, пожалуй, можно оправдать наличие в вашей квартире сломанных стульев, изготовленных более полувека назад Первой Пролетарской фабрикой дубовой мебели в Печатниках…
Макрицын замер, будучи не в силах пошевелиться.
— Но скажите, зачем вам пять веников, от которых только стебли остались? И для чего вы храните стертую задницами пролетариев лавку, изготовленную той же фабрикой? У вас филиал Музея Красного переворота? Впрочем, все это мелочи. Хотя одна из них скоро поможет вам избежать перелома затылочной кости. К вашему сведению, очень неприятная штука. Только умоляю вас, поймите меня правильно: я не имею ни малейшего намерения попытаться убедить вас в том, что это хуже, как и перелом основания черепа, получить который вам грозит, если вы не избавитесь от привычки нырять где ни попадя. А их так много, так много, Еврухерий Николаевич, что иной раз даже собственная ванна, которую вы столь безжалостно лишили эмали, очищая хлоркой от ржавчины, может явиться вашему взору неродной и незнакомой. Но это, так сказать, к слову. Теперь о главном. Не радуете вы меня, Еврухерий Николаевич, почти три года нахожусь в угнетенном состоянии: и встречались мы с вами за это время многократно, и беседовали доверительно, но принести мне свои извинения вы так и не удосужились. Я к вам по-дружески в гости заглянул, на концерты Брамса приглашал, а вы на меня с гвоздодером в атаку, с вазой, с будильником… Признаться, было желание поначалу запустить тот будильник обратно. Но тогда я не смог бы сегодня с вами общаться, поскольку попал бы вам прямо в лоб, так что лежали бы вы уже на Перепечинском кладбище два года, одиннадцать месяцев и двадцать семь дней.
— Почему именно столько? — голосом идиота спросил Макрицын, не соображая, что происходит.
— Резонный вопрос. Что ж, позвольте полюбопытствовать, известно ли вам, что такое гематома головного мозга? — серьезным голосом спросил Семен Моисеевич.
— Не знаю, — ответил Еврухерий.
— Премного благодарен за откровенность! Будильник, совершенно определенно, угодил бы вам в лоб, вы бы немедленно обратились в дежурную больницу и рассказали о каком-то музыканте в банке под кроватью. Представляете картину? Ночь, музыкант в банке под кроватью… Вам бы поставили неправильный диагноз, ну, скажем, «алкогольный делирий», и выписали бы валерьянку. Через два дня, потеряв сознание, Вы бы упали у дверей соседки, чем перепугали бы ее кастрированного кота и девственницу-кошку. Те, вне всяких сомнений, стали бы орать и тем самым разбудили бы хозяйку, которая, собственно говоря, и спасла бы вам жизнь. Но ненадолго. Ненадолго, Еврухерий Николаевич! Потому что вас отвезли бы в Савеловскую больницу, где в отделении творческо-экспериментальной нейрохирургии практикант из Африки произвел бы вам трепанацию черепа по окружности. Полагаю, нет смысла продолжать дальше. Так вот, уважаемый Еврухерий Николаевич, а я лишен был бы, не имея возможности выступить на сеансе, который вы планируете дать через две недели в кинотеатре «Э. Пизод». А я никак не мог, права не имел сорвать потрясающее действо, которое произойдет на сцене! — эмоционально закончил свой монолог Семен Моисеевич, проявившись у двери соседней квартиры.
Еврухерий подозрительно посмотрел на сына Жозефины Пантен и ехидно произнес:
— Да откуда вы все это знаете? Может, и день смерти моей назвать можете?
Лицо «полуфранцуза-полуеврея» сделалось напряженно-тревожным и бледным:
— Жесточайший вопрос. Вы попали в точку — мне известно с точностью до секунды, когда ваше сердце остановится. И вы не представляете себе, какой кошмар день за днем, час за часом, минута за минутой приближаться к вашей кончине, зная конкретную дату. Я же это знаю — и с этим живу!
— При чем здесь вы? Я про себя спросил.
«Полуфранцуз-полуеврей» грустно произнес:
— Мы с вами умрем вместе, что изменить никоим образом невозможно.
Слушая собеседника, Макрицын по очереди открыл замки входной двери, занес через порог ногу. Голос Семена Моисеевича догнал его в дверном проеме:
— Ножки кровати сегодня же поставьте в банки с водой, саму кровать отодвиньте от стены, иначе представление может не состояться. И поменяйте стулья, Еврухерий Николаевич, настоятельно рекомендую. У вас же есть деньги! На кухне уже седьмой год томятся в банке с гречкой и на унитазе сзади, под трубой, в полиэтиленовом пакете. Я еще три места знаю, так что если запамятуете, обращайтесь, я подскажу: мне чужого не надо. Идите спать, Еврухерий Николаевич! Я буду с вами сегодня, друг мой…
* * *
Ввалившись в прихожую, Макрицын закрыл дверь на шпингалет. Потрясение было настолько сильным, что стены родной квартиры показались мрачными и неприветливыми. Холодный пот проступил по всему телу с головы до ног, капая с ушей и кончика носа. Ватные ноги грозили вот-вот подогнуться и уронить тело на грязный половик.
Кое-как ясновидящий дошел до ванной, желая смыть пот, открыл кран холодной воды, разделся, повернулся лицом к ванне и… с ужасом обнаружил, что ее нет. «Срочно спать, — приказал себе Еврухерий, — а то с ума сойду».
Медленно, по стенке, добрел до зала. Остатками разума понимая, что без отдыха до кровати не добраться, опустился на стул. Но не успел Макрицын толком ощутить жесткое сиденье, как раздался треск: спинка отлетела вместе с задними ножками. Он упал назад, затылком вниз, и только счастливая случайность спасла его: голова приземлилась аккурат на один из веников, валявшихся в комнате. Отделавшись легким ушибом, Макрицын попытался подняться, но вертикальное положение принять не удалось. На четвереньках, походя на пьяного бабуина, ясновидящий добрел до кровати и лег. Однако сон не приходил.
Мысли Еврухерия Николаевича менялись, как в калейдоскопе. Незавершенные и расплывчатые, внезапно исчезали и появлялись, дробились, плясали на границе реального и фантастического, получали абсолютно неправдоподобное развитие и улетучивались, чтобы через мгновение всплыть в иных обличиях. Они материализовались в сцены, состоящие из беспорядочных композиций, набранных фрагментами галлюцинаторных видений вперемешку с обрывками потрясших сознание реалий. Движение мыслей было настолько бурным и стремительным, что не оставалось никаких шансов ухватить хоть одну из них. Цветные силуэты вливались в черно-белые очертания, перетекали друг в друга. На их фоне образовывались темные пятна, которые увеличивались в размерах, превращались в воронкообразные вихревые потоки, засасывающие в себя остатки того, что называется разумом. Макрицын пробовал закрыть глаза, но становилось еще хуже: ему казалось, будто кровать проваливается и он остается висеть в воздухе, уязвимый со всех сторон.
