Виктора Валентиновича больше всего беспокоила ситуация, связанная с продолжением лечения Велика. После мучительных раздумий и споров с Бобом Ивановичем председатель принял решение явить Вождя народу через восемь месяцев — уверенности в Ганьском не было. Шнейдерман готовился оповестить партийные структуры по всей стране о предстоящем съезде. Сценарий и режиссуру съезда решено было поручить подготовить члену партии, главному режиссеру одного из московских драматических театров.
— Главное, товарищ режиссер, что от вас требуется, — напутствовал Вараниев, — чтобы открытие съезда было захватывающим. И соответствовало духу времени. Пусть пионеры и октябрята стихи прочитают, например, но такие, чтобы за живое брали, неформальные.
Всю неделю в жилище Виктора Валентиновича проходили совещания. На восьмой день, оставив Макрицына с Великом под присмотром сотрудников личной охраны, Вараниев и Шнейдерман сели в машину председателя и отправились к Ганьскому.
— Н-да… — задумался ученый. Затем уселся поудобнее и обратился к собеседникам: — Я догадываюсь о мотивах вашего визита, господа. Смею вас уверить, что лечение будет продолжено. Однако ряд вопросов мы непременно должны решить. В первую очередь вопрос безопасности. Дело имеет столь громкий резонанс, что дальнейшие визиты Велимира ко мне домой считаю рискованными. Возможно, мы все под наблюдением.
— А мне достоверно известно, — возразил Вараниев, — что компетентные органы не проявили интереса к словам нашего общего друга. Вернее, потеряли его, узнав, что Макрицын перенес операцию по удалению опухоли мозга.
— Любопытно, как отреагировал Велимир на откровения Еврухерия? — поинтересовался Ганьский.
Вараниев рассмеялся:
— Да Велик и не понял, что произошло. Он же не Макрицына слушал, а девку, что по соседству сидела, рассматривал. Но все равно я его из дома пока не выпускаю, хотя, как вы понимаете, не могу объяснить, почему. Конечно, сидеть в четырех стенах ему не нравится. Еврухерий тоже живет пока у меня.
— Сочувствую, Виктор Валентинович, от всей души сочувствую. Представляю, как вам тяжело, — ответил Ганьский.
На том беседа и завершилась.
Вернувшись, первые люди партии нашли Макрицына очень возбужденным. Он ходил кругами по гостиной, низко опустив голову, словно ища уроненную вещь. Сложенные на груди руки с зажатыми в подмышках ладонями, напряженное лицо с отчетливыми очертаниями жевательных мышц, резкие, неожиданные остановки, после которых следовали плохо скоординированные шаги. Все это говорило о том, что за время отсутствия Вараниева и Шнейдермана с Еврухерием что-то произошло. И председатель спросил его об этом напрямую. Вопреки ожиданиям, голос ясновидящего звучал спокойно:
— Как же тебе лучше сказать? Короче, съезда не будет.
Вараниев со Шнейдерманом переглянулись, а Макрицын, выпив полстакана воды, добавил:
— Видел, как какая-то шепелявая женщина лет пятидесяти с наперстком на пальце в Боба цыганские иглы метала.
Еврухерий вышел, и председатель повернулся ко второму человеку партии.
Но это — ерунда. Главное — съезда не будет, — повторил Макрицын.
— Что ты думаешь по поводу его предупреждения?
— Думаю, всерьез принимать не стоит, — произнес неуверенно Шнейдерман. — Но с головой у него точно беда в последнее время.
— Полностью с тобой согласен, — кивнул председатель. — Завтра же подключай к работе Восторгайло, пусть начинает речи писать. Для меня и для Велика. Ты сам себе напишешь. Еврухерию выступать не дадим — опасно. Всем секретарям обкомов сообщи, что каждый из них тоже должен подготовиться к выступлению минут на пятнадцать-двадцать. А Еврухерия в санаторий определи — пусть отдохнет месячишко.
Глава двадцатая
До съезда оставалось три недели. В тот вечер присутствовавшие в квартире председателя Шнейдерман, Макрицын и Восторгайло выглядели явно обескураженными: еще никому из них не доводилось видеть Виктора Валентиновича в таком возбужденном состоянии. Вараниев кричал, угрожал исключить из партии и отобрать партбилеты у всех троих, а заодно и у некоторых секретарей обкомов.
Первым, на кого обрушилось негодование, хотя и заочно, оказался товарищ Прошкин, первый секретарь Магаданского обкома, — тот прислал телеграмму, что на съезд приехать не сможет, так как собрался на отстрел медведя. Затем досталось главе псковской организации Букмекеру, который попросил выписать ему премию за стопроцентную явку делегатов. Недобрыми словами упомянуты были еще несколько первых секретарей, но больше всего перепало Петру Никаноровичу Восторгайло — заведующий идеологическо-теоретическим отделом до сих пор не написал текст для председателя; не начал готовить Велика к чтению речи; не проверил, а значит, и не согласовал содержание выступлений секретарей обкомов; не нашел достойных ораторов от крестьянства и рабочих. Еврухерий же Николаевич был обвинен в капитулянтстве, предлогом для чего послужил его прогноз: «Съезд не состоится — делегаты приедут, посидят пару часов и разбегутся».
Предсказание вытекало из видений Макрицына, но истолковать их сюжеты, связать в единое, логически завершенное целое он не мог. Поэтому и повторял Виктору Валентиновичу одно и то же: «Съезд проводить нельзя — партию погубим», чем в конце концов привел того в бешенство.
Нерасторопность Шнейдермана, который не удосужился забронировать места для делегатов в дешевых гостиницах, поставила партию перед необходимостью больших дополнительных затрат: койко-место в отелях стоило очень дорого. Кроме того, Боб Иванович не решил вопрос с питанием иногородних товарищей, а также забыл о пошиве формы для октябрят, пионеров, комсомольцев и ветеранов.
Исправлением недочетов второй человек в партии занялся утром следующего дня, отправившись в фирму районного кутюрье по фамилии Мерзлодуева с многозначительным названием «Очаровашка», которая располагалась в подвальном помещении панельного пятиэтажного дома.
Оказавшись в тесном, полутемном, убогом предбаннике, Боб Иванович спросил, есть ли тут кто живой, и низкий женский голос предложил ему подождать в приемной. Он занял единственный стул и расслабился, о чем-то задумавшись, даже закрыл глаза. Но неожиданно почувствовал на себе чей-то взгляд и оглянулся. В метре от него лежали три огромные серые крысы. Их шерсть лоснилась, морды были упитанны, а глаза добродушны. Лишних движений животные не делали, беспокойства не проявляли, вели себя сдержанно и не пищали. В предбанник вошла сотрудница «Очаровашки» и не выказала никаких эмоций при виде грызунов, что еще больше удивило Боба Ивановича.
— Вы к Матрене Митрофановне? — спросила женщина. — Хозяйка сейчас занята. Но скоро освободится.
Посетитель воспринял известие спокойно.
— Крыс не боитесь? — поинтересовалась сотрудница.
Шнейдерман ответил, что страха не испытывает, равно как и удовольствия от пребывания в подобной компании.
— А ну, девки, ушли в примерочную! — последовала команда, и троица зверьков, не спеша поднявшись, вальяжно направилась внутрь помещения. Женщина последовала за ними, оставив Боба Ивановича в одиночестве.
