В это время один из лилипутов разбежался и с края стола проворно прыгнул на колени к Марине.
— Здравствуй, Велик! Играешь с ребятишками? — ласково поглаживая малютку по голове, спросила супруга Аполлона Юрьевича.
— Играю, черт бы побрал твоего мужа! — злобно ответил Велик. — Он же, негодяй, лечить меня отказался! Вот и прыгаю по турникам и перекладинам, как обезьяна африканская, вместо того чтобы на съезде выступать.
— Это же Велик! — не скрывая эмоций, вскрикнул Макрицын.
— Что вы говорите? — удивился Семен Моисеевич. — А я, признаться, никого из посторонних не заметил. Но если вы настаиваете на том, что Велик может быть с розовым бантом на голове, я соглашусь.
Макрицын перевел взгляд на Марину и увидел у нее на коленях… пушистую белую болонку с большим розовым бантом.
— Банальный обман зрения, Еврухерий Николаевич. Нередко от переутомления случается, — заметил космополит.
— Наверное, и впрямь показалось, — вздохнул ясновидящий.
А профессор и его гостья продолжали разговор.
— Не вижу смысла в нашем дальнейшем сотрудничестве, Марина, — вернувшись в кресло, констатировал Зайцевский. — За пять лет ты так и не смогла раздобыть материалы, которые меня интересовали. Я ни на сантиметр не приблизился к цели. Не представляю, как можно не найти то, что столько времени находится рядом с тобой на площади в каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят квадратных метров.
— Самоуверенный тип! — с негодованием заметил Семен Моисеевич. — Терпеть не могу огульных обвинений! Надо его проучить.
Едва прозвучало последнее слово космополита, как на голову профессора рухнул полутораметровый портрет французского психиатра Крюанвиля, впервые описавшего «синдром попугая» в конце девятнадцатого века. Упав плашмя, картина не причинила вреда голове Николая Сергеевича, но ситуацию исправил вывалившийся из стены крюк, на котором висело произведение искусства. Толстяк, держась за затылок, вскочил с места, заорал и схватил со стола колокольчик. На раздавшийся звон быстро прибежала пожилая сотрудница, которой рассерженный ученый сделал выговор:
— Ингрид Францевна, как вы могли не заметить, что крепление расшаталось? А если бы меня убило? Идите и вызовите ремонтников!
Марина подняла с пола какой-то пыльный сверток и протянула профессору.
— Черт побери, — выругался Зайцевский. — Я его уже несколько лет ищу, а он, оказывается, за картиной был. Слава богу, что нашелся.
— Еще бы, там же взятка в десять тысяч долларов, которую ему одна противная гражданка дала, — прокомментировал Семен Моисеевич.
— Десять тысяч — одна пачка, — подметил Еврухерий, — а сверток большой.
— Так взятка в рублях, про доллары я для удобства сказал. Кстати, можно не записывать. И смотрите, что дальше произойдет.
— Извини, — обратился Зайцевский к Марине, — срочно надо переговорить…
Профессор снял трубку телефона и стал куда-то звонить. Выражение лица Николая Сергеевича делалось все более печальным.
— Это он в банки звонил, — пояснил Семен Моисеевич.
— Зачем? — удивился ясновидящий.
— Вы разве забыли, Еврухерий Николаевич, что в позапрошлом году новые денежные знаки выпустили? Звонил, чтобы узнать, можно ли на них старые обменять. Да только уже поздно. Стало быть, профессор бескорыстно улучшил жилищные условия той даме.
— Разве профессор психиатрии может жилищные условия улучшать?
— Одним росчерком пера, — усмехнулся «полуфранцуз-полуеврей». — Расписался под заключением, что проживающие вместе с ней в двушке-проходнушке отец, муж, четверо детей и сестра мужа страдают психическими заболеваниями, а потому нуждаются в дополнительной жилплощади, и они три квартиры получили. При том, что и сама хозяйка, и ее муж с дочерью абсолютно свежи на голову. А больше родственников у дамочки и нет. Квартиру же она у пьяницы задешево купила, когда узнала, что дом в плане на снос числится. Вообще-то у нее пятикомнатная на Каляевской, двести шестьдесят три метра, а тут еще три приобрела. Мерзкая бабенка. По швейной части специализируется.
— Откуда вы все это знаете? — засомневался Макрицын.
— Вы, Еврухерий Николаевич, выходит, не верите мне, ежели такие вопросы задаете? Обидно, смею заметить. Кстати, запишите: в Италии драконов нет. Даже в зоопарках! И умоляю вас передать мои слова Бобу Ивановичу. Для его общего развития, так сказать.
Еврухерий не понимал, о чем говорит космополит, но уточнять не стал, так как времени не было: возобновился диалог Зайцевского с Мариной.
— Надеюсь, ты понимаешь, что не в твоих интересах посвящать кого-либо в факт нашего сотрудничества? — спросил Зайцевский. И, получив согласие Марины, выраженное молчанием, продолжил: — Уйдешь от него или останешься?
— Не знаю, — ответила женщина. — Любит он меня.
— А ты его? — проявил чрезмерное любопытство профессор.
Марина задумалась, ища ответ скорее для себя.
Макрицын подробно записывал не только то, что слышал, но и то, что видел, а потому неожиданно заслужил похвалу от своего спутника.
— Нет, я его не любила. Только вид делала… — после долгой паузы ответила Марина. — Но и неприязни Аполлон у меня не вызывал. Да и к Евгению относился как к родному. Привыкла я к нему. Наверное, останусь.
Ясновидящий был потрясен, что не ускользнуло от Семена Моисеевича.
— Впечатляет, не правда ли, Еврухерий Николаевич? Надеюсь, понимаете теперь, чем должны помочь Аполлону Юрьевичу?
— Скажу, что его Марина хуже Фанни Каплан! — выпалил ясновидящий.
— Да нет, просто дайте Ганьскому прочитать ваши записи, когда вернетесь в свое время. И Залпу. Завтра в восемь часов утра ученый вас примет. Залп будет присутствовать. Постарайтесь не проспать!
— Ладно, поставлю будильник на шесть, — успокоил собеседника Еврухерий.
— Запишите мою просьбу и подчеркните, пожалуйста, — попросил космополит.
— Это нетрудно. Но только что Залпу-то передать? Для него ж ничего нет в тетради.
Осмелевший Еврухерий протянул руку, указывая в сторону стола.
Однако рука его снова, будто онемевшая, застыла на полпути. А в следующую секунду ясновидящий с широко открытыми глазами произнес на глубоком вдохе протяжное хриплое «а-а-а-а» и пошатнулся. «Полуфранцуз-полуеврей» поддержал и успокоил его:
— Ну-ну, Еврухерий Николаевич, нельзя же каждый раз так реагировать на смену обстановки… Не дай бог сорвете себе нервную систему.
— Где стол и Марина? — одними губами прошептал ясновидящий.
Космополит отпустил Макрицына и восторженно произнес:
— Великолепный стол! Палисандр. Авторская работа.
— Стол другой, — чуть прибавил громкости Еврухерий.
