Оставшись один, Илья перевёл дыхание и достал письмо, которое дал ему отец перед тем, как они отправились к Цитадели.
«Илюха, — писал отец, — ты помнишь, что мушкетёра, при виде которого ты так удивился, никто не видел на стене больше трёхсот лет? Почему-то мне кажется, что это у них там такая учебка. Пока солдат не станет той самой крутью немереной, о какой ты рассказывал, и примерной службой не докажет своей верности, на боевое дежурство его не допустят. И ещё мне кажется, что тебе не позволят послать мне весточку. Скромный жизненный опыт подсказывает, что именно так и получится. Твоё новое начальство поначалу будет не слишком жаловать тебя, а других способов досадить тебе у него нет. Так что не дёргайся зря, я не буду беспокоиться, что с тобой. Убить или швырнуть в тюрьму тебя невозможно, так что отсутствие вестей будет означать, что всё в порядке. А я постараюсь протянуть триста лет только для того, чтобы ещё раз увидеться с тобой. Так что не вешай носа, как-нибудь до понедельника доживём. Папа».
Илюшка горестно покачал головой. Как всегда, отец оказался прав и всё предвидел заранее. Вот только об одном не подумал: а стоило ли рваться сюда? Ту сумму, что они потратили, он заработает здесь за двести лет. Новая жизнь вряд ли обещает быть очень интересной, а отцу теперь придётся сидеть на голодном пайке, но и в этом случае проживёт ли он эти три столетия? И даже — три с половиной, ведь срок карантина назначен: шесть раз по шестьдесят лет, чёрт бы побрал этих шумеров с их шестидесятеричной системой счисления!
Вот и получается, что он рвался сюда просто потому, что не пускают. Что-то вроде альпинизма: лез, лез и если сумел победить самого себя, то залез. А что дальше? Покричал «Ура!» — и спускайся в долину. А вот он даже в долину спуститься не может, потому что это значило бы, что всё было зря. Как напророчил друг Серёга: «Решил отцовские денежки на ветер пустить?» Как-то там Серёга? Фингал под глазом небось на пол-лица…
Дверь отворилась без стука, на пороге возник мушкетёр, тот самый, появление которого на стене так поразило Илью. Был он невысок ростом и гладко выбрит. Длинное, породистое, как у артиста Филиппова, лицо выражало живейший интерес.
— О, так это ты нокаутировал старину Шамашкара? — спросил он по-английски и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Изрядная была скотина, между нами говоря. Всё время норовил выдуть чужое пиво, и кости у него были фальшивые.
Илья кивнул, соглашаясь.
— Меня зовут Том Бэрд, — представился гость. Повернувшись спиной, он постучал себя по кирасе. — Развяжи-ка ремни у этой железяки, а то устал, сил нет.
Илья встал и принялся управляться с ремнями.
— А я почему-то решил, что ты француз, — сказал он. — Вроде бы мушкетёры были французами.
— Вот ещё, — фыркнул Том Бэрд. — За лягушатника приняли… Дурной народишко, мы их и прежде били, и впредь будем бить.
Освободившись от доспеха, Том уселся и вытянул ноги в проход. Набил крохотную трубочку с длинным прямым чубуком. Илья щёлкнул зажигалкой.
— О, забавная штука! — Англичанин протянул руку, повертел колёсико, изучая несложный механизм. Лошадиная физиономия озарилась улыбкой. — Меняем, — сказал он и, не дожидаясь согласия, придвинул Илье истёртые за столетие кремень и кресало, а зажигалку пихнул куда-то под камзол, где, видимо, скрывался карман.
Илья повертел допотопное приспособление и сказал:
— Вери велл. Только зажигалка недели через полторы выдохнется и уже не будет работать.
Том пожал плечами.
— Обмен есть обмен, — сказал он. — Кто-то всегда проигрывает.
Потом он кивнул на поставленный в угол автомат.
— Это твоё ружьё?
— Да, но меняться не буду.
— У солдата, — произнёс Том, наставительно подняв палец, — есть бог, командир и ружьё. Оружием меняться нельзя.
Том оглядел пустую каморку и спросил:
— У тебя пиво есть? Портер или эль… поляки пиво пьют?
— Поляки пьют пиво. И я тоже пью, но пива у меня нет. — Илья похлопал рукой по пустому кисету.
— Понимаю… я тоже попал сюда нищим. А жалованье выдают трижды в месяц по два фунта, да и то неполных. И вообще служба паскудная. Общества нет, развлечений никаких, только со шлюхами валяться. В город тебя ещё долго не пустят, а с господами из Цитадели разговаривать запрещено.
— Любая служба не сахар, — уклончиво ответил Илья. — А сам-то ты как сюда попал?
— А так и попал… Стражника из ружья застрелил и встал на его место.
— Ты что-то путаешь. Не берёт огнестрельное оружие тех, кто на стене. Что я, не знаю? Лет пятнадцать назад мы уже ходили на Цитадель штурмом.
— О!.. — уважительно протянул англичанин. — Я это помню. Меня тогда первый раз на стену пустили. Весело было.
— Это кому как.
— В драке всегда так, одному тумаки, а другому весело. А я стражника не просто застрелил, а всыпал в аркебузу пригоршню мнемонов и выпалил как картечью. Это теперь, едва начинаешь целиться, тебя в оборот возьмут, а прежде было иначе — стреляй, если денег не жалко. Стражники даже подначивали, если кто с луком или пищалью вздумает у стены появиться. Если у стрелка в кошельке пусто, так он и не попадёт, а если мошна тугая, то деньги ваши будут наши. Рана заживёт, а прибыль от такого получается немалая. А я придумал не пулей стрелять, а прямо деньгами. Был там один среди стражи, очень он мне не нравился, вот его я и пристрелил, он только ногами дрыгнуть успел.
— А на стене как закрепился?
— Так же, как и ты. Помощничка себе сыскал, виконта одного. Он же не знал, кто я такой, думал, я тоже из джентльменов, раз в камзоле и при оружии хожу. А я из железнобокой гвардии Оливера Кромвеля! Кавалеры называли нас круглоголовыми, и виконт не признал во мне иомена! — Бэрд хохотнул. — Его убили в битве при Нейзби, застрелили из аркебузы… может быть, я и застрелил, а он, как услышал, что я при Нейзби сражался, такими ко мне чувствами проникся, хоть плачь, хоть смейся. Даже не спросил, за короля я был или индепендантов. Вот я его и уговорил, что буду стрелять в стражника, а потом, ежели повезёт попасть, то и виконт ко мне на стену заскочит. Мы ж тогда не знали, что выстрел от количества денег зависит, думали, стража заговорённая. Ну а у меня, кроме аркебузы, ещё и пистолет был, тоже монетой заряженный. Виконт, как меня на стене увидел, ко мне полез, а я ему из пистолета — промеж честных глаз. Ничего, вылечился. Чжао, тут такой китаёза есть, говорил, что видал его у стены. Ох, как он ругался, меня на дуэль вызывал! Меня тогда в дозор не ставили, так я Чжао попросил, чтобы он сказал дураку, что я не кавалер, а из железнобоких. Тот, бедняга, как узнал, что я из простых, скуксился и прочь уплёлся. Где он теперь — не знаю, благородные редко до конца помирают, должно быть, он и сейчас среди призраков бродит.
Рассказ кромвелевского солдата произвёл на Илью двойственное впечатление, но Илья за благо почёл не давать сослуживцу моральных оценок. Сам тоже не ангел… Поэтому, выслушав исповедь до конца, Илья перевёл разговор на более спокойные рельсы.
