— До Волока подкиньте! — не попросила, а словно приказала она.
Путешественники переглянулись. Сытный обед не располагал к долгим поездкам, хотелось отколеситъ пару километров и расположиться на травке, покормить комарих, лениво поговорить ни о чём. Но делать нечего, Юра кивнул и полез заводить дизель. Тётка уселась на сиденье рядом с Юриным местом, сзади устроила кутули. Богородица безропотно полез на инструментальный ящик.
Тронулись в путь.
— Ну, наконец-то бабка Нюра померла, — начала разговор пассажирка, которую Юра успел окрестить про себя медведицей. Было что-то тяжеловесно-звериное в её ухватках, и не хотелось везти такую на своей машине. — Я уж заждалась, когда подохнет, а она всё скрипит и скрипит. Добрых людей господь прибирает, а плохие и чёрту не нужны.
— Чем же тебе старуха досадила? — спросил Юра.
— А нечего чужой век заедать. Господь-то людям лет поровну дал, и кто лишку живёт, тот у других отнимает.
— Это что, тебе господь сам, что ли, сказал? — язвительно произнёс Юра.
— Ну не сам, а старичок один, божий человек. Люди, говорил он, живут семьями, и потому божий гнев и благодать на всю семью делятся. Ежели кто долго живёт — другим меньше достанется. Был у кого в предках праведный угодник — той семье многое прощается, чего только не вытворяют, а горя нет никакого, за дедовы заслуги. Зато уж у кого грешников в роду много, тем беда! А бабка Нюра, она мне двоюродной тёткой приходится, так она грешница и развратная!
— Какой уж тут разврат в девяносто пять лет?
— А не скажи… Она, Нюрка, така блядуща! Четверо детей — и все от трёх разных мужиков.
— И что такого?
— Это вам, кобелиному племени, «что такого», а тут дело божеское! Прежде, если девка какая в подоле принесёт, её только на б… и звали, а нынче взяли моду: мать, мол, одиночка! Нет уж, раз не от мужа родила, значит — потаскуха!
— А ведь дева Мария Христа тоже не от мужа родила, — произнёс Юра, кожей чувствуя, как сжался в комок Богородица, притулившийся на железном ящике. — Ты же сейчас божью матерь потаскухой назвала.
— Да ты что?! — вскричала тётка. — Антихрист! Прочь отсюда!.. — потом вспомнила, в чьей машине сидит, и примолкла.
— Души тебе не жалко? — тихо спросил Богородица.
— А ты бы и вовсе молчал! Я тебе про душу сама всё рассказать могу. Наука установила, что душа размером в одну десятитысячную среза волоса. Ещё, говорят, атомы какие-то есть, но эти раз в десять побольше. Вот душа-то меж атомов и мечется, и одна только молитва ей в помощь. Кто молится, тот и в рай попадёт.
— И что ж теперь будет, когда бабка Нюра померла? — вернул Юра разговор в прежнее русло.
— А ничего не будет. Слишком уж ведьма на свете зажилась, а семье, чтобы счастье вернулось, искупление надо. Младенец должен помереть за все Нюркины грехи. Тогда господь всю семью простит. Вон Нюшку, девчонку, видали? Ей это на роду и написано, недаром её, как и бабку, зовут.
— Так уж она вроде бы не младенец.
— То-то и беда! Ведь девчонка эта, Нюшка, чем только жива? Астма у ей с рождения, и умом не задалась. Такую не жалко. Я уж Тамарке, матери ейной, всё как есть растолковала. Ей же и делать ничего не надо: разок на холоде оставить или лекарство позабыть. Зато потом жизнь начнётся — лучше не надо! Нет ведь, дура, упёрлась как бык. Без неё бы Нюшка давно преставилась, а мамаша её на этом свете держит, помереть не даёт. На меня так окрысилась — видите, с поминок выперла! Ну да ничего, я свою долю наследства всё равно забрала, — тётка тряхнула тот мешок, что лежал у неё на коленях.
— Какое же наследство от двоюродной тётки при живых-то детях? — поинтересовался Юрий, чтобы хоть как-то заглушить злое, под стать тёткиным рассказам чувство, которое грозило вот-вот выплеснуться наружу.
— Какое положено, то и забрала! — отрезала медведица.
— Будет вам свариться, — мягко сказал Богородица. — Давайте я вам лучше сказку расскажу. Сказка со смыслом, и называется она «Яма».
— Ну давай, — позволила тётка, усаживаясь поудобнее. — Ври про свою яму.
Богородица повозился немного, стараясь уместить затёкшие ноги, и начал рассказ:
Тут неподалёку деревенька стояла, бесперспективная, и жила там тётка Аксинья. Такая ли скромница, да постница, да молельщица и богу первая помощница. По деревне идёт — в землю глядит, глаз не подымает, да ведь свой глазок-смотрок всё примечает. А как домой придёт, на молитву станет, то обо всём господу напомнит.
— Натка в огороде моркву пропалывала, а Лёшка мимо шёл. Так Натка гряды бросила, к плетню подошла и давай зубоскалить! А сама замужня, и Лёшка женат. Я обратно с водой шла, а они всё лясы точили. На людях промеж ними плетень был, а уж что без людей промеж, ними было — того не знаю. Ты уж, господи, этот Наткин грех не забудь да и Лёшке помяни. А ещё видала, как бабка Луша с помоями скорлупку яишную выплеснула. Пост на дворе, а у неё — скорлупка. Видать, оскоромилась бабка Луша. А ещё, господи, Анну накажи, за грех гордыни. Она, эта Анна, со мной на лавочке посидеть не захотела, кивнула, словно барыня какая, и мимо прошла…
Так дело и шло, если где чего господь недосмотрит, там Аксинья доглядит, а потом помолится и всё богу расскажет. Чтобы каждому, значит, по заслугам наказание вышло.
Так оно и шло добрым порядком, да прилучалось Аксинье помереть. Сперва прихворнула, там слегла да и не встала больше. Батюшку приходского позвала, причастилась святых тайн и преставилась.
Явился её душеньке ангел грозный и говорит:
— Иди, раба божья, Аксинья, вот по этой дороге.
— Боязно мне, батюшка!
— Знамо, что боязно, не на гулянку идёшь, на Страшный суд. А идти надо, на смертной дороге не остановишься. По ней все идут, и грешники, и праведники, а ведёт эта дорога прямиком в рай. Этой же тропой и молитвы живых людей летят, потому как другого пути нет.
— Что-то я не пойму, сударик мой, как это грешники прямиком в рай попадают ? Туда только праведники войти могут.
— Верно говоришь, Аксиньюшка. Войти в рай могут только праведники. А идти по дороге — никому не возбраняется. Вот грешные души идут, да не доходят. Дорога-то прямая, а грех на сторону кренит. У всякого неправого своя кривизна, куда она заведёт, там душенька и останется. Дорожка в рай узкая, а по сторонам — ад.
— Ахти, батюшки! Это ж надо — сквозь самый ад волочиться! А нельзя ли окольной тропочкой?
— Нет, Аксиньюшка, в царство небесное огородами не прошмыгнёшь. Здесь идти надо.
Пошли они, впереди Аксинья-покойница, следом — ангел. Смотрят, при дороге люди сидят, а перед каждым большая лохань. Люди из тех лоханей жрут, давятся, а как подавятся, в лохань сблюют и снова жрут. Тётку Аксинью оторопь взяла, а ангел говорит:
— Тут, Аксиньюшка, обжоры, сластёны да чревоугодники с прямого пути свернули. Тут им и наказание определено.
