— Ты прелесть! — засмеялась богиня. — И я люблю тебя. Я влюбилась в тебя с первой минуты. Ты ведь не осуждаешь меня за это? Я Амрита, я не умею иначе.
— Как я могу… осуждать, — выдавил Ист. — Только… ты тоже не сердись, великая, но у меня есть любимая женщина.
— И только-то? — Казалось, Амрита ничуть не была огорчена. — Неужели ты думаешь, что я могу ревновать к какой-то женщине? Мне больно огорчать тебя, мальчик, но ведь твоя любимая смертна. Нет-нет, я не знаю, кто она, но почему-то думаю, что вряд ли ты влюблён в Мокриду. Люби свою красавицу, а с тобой мы будем друзьями. А потом я постараюсь помочь тебе, когда ты обнаружишь, что смертная женщина через двадцать лет совсем не та, что была в юности.
— Не надо, — тихо попросил Ист. — Лучше оденься, а то Кебер смотрит.
Амрита порывисто шагнула вперёд, наклонившись, обхватила ладонями голову сидящего Иста, прижала к своей груди.
— Спасибо, милый, — жарко шепнула она. — Если б ты знал, как я благодарна тебе за эти последние слова, хотя Кебер и не пытается подглядывать за нами, и не потому, что знает своё место, а просто — такой он человек. Но ты ведь на самом деле думал обо мне.
— Не надо, — повторил Ист, беспомощно стараясь отодвинуть лицо от девичьей груди, прижатой к самым его губам.
Он уже не надеялся, что страстная богиня отпустит его добром, но Амрита неожиданно отшагнула назад и прошептала совсем иным, успокаивающим тоном:
— Ну что ты, вот, гляди, я уже одеваюсь.
Легкомысленное платьице, сброшенное минуту назад, словно само собой облекло фигуру бессмертной. Подол сразу намок в ручье, ткань потемнела. Отражение ворот задрожало, размазанное прикосновением ткани.
— Не обижайся, — вдруг попросила Амрита, хотя Исту казалось, что это отвергнутой богине впору чувствовать себя оскорблённой. — Просто не думай о том, что я тут наболтала. Я говорила искренне, но ведь здесь источник лжи, а мне так хотелось обмануться.
— Ты прямо на воротах стоишь, — произнёс Ист, чтобы сказать хоть что-то.
— Пусть. — Амрита небрежно махнула рукой. — Я часто тут купаюсь, и иногда мне кажется, что ворота сейчас распахнутся и я провалюсь туда. Хотя это тоже ложь, ворота не откроются.
— Тогда зачем они там?
Амрита, расплескав отражение, шагнула к другому берегу криницы, села так, чтобы можно было глядеть Исту в глаза.
— Ты хочешь правду или сладкую сказку о загробном мире, покорном богам? Этих сказок много, и все они родились здесь.
— Сказки я слышал там, — Ист кивнул в сторону тропы.
— Значит, здесь, — последнее слово богиня произнесла особым тоном, — ты надеешься узнать истину? Хорошо. Одна капля правды на океан сладкого обмана. Она придаст океану горчинку, пикантность, без которой нельзя по-настоящему радоваться жизни. Ложь без примеси горькой правды кажется слащавой и неубедительной. Ну так узнай горькую правду: там ничего нет! Люди умирают навсегда, и боги тоже навсегда умирают. Над ручьём нет дверей, никто и никогда не уходил туда. Жизнь только тут, другой не будет. Ты не ожидал такого, молодой бог? Не предполагал, что именно здесь найдёшь истину, способную перевернуть мироздание? Но если вдуматься, то так и должно быть. Иначе жизнь потеряет смысл, ненужной станет месть и ненависть, пропадёт счастье и любовь. Всякое чувство ничто, если его длить вечно. Только сейчас, когда я знаю, что ни единого мгновения нельзя прожить заново, я могу любить по-настоящему, однажды и на всю единственную жизнь. Теперь ты мне веришь?
— Я тебе верю, — Ист отрицательно качнул головой, — только многого ли стоит вера, родившаяся здесь?
Оказывается, Амрита умела замечательно смеяться, весело и без малейшей фальши. Никто из магов так не умел, тайные мысли отравляли смех.
— Ты забавник! — отсмеявшись, воскликнула богиня и тут же, посерьёзнев, спросила: — Это ничего, что я так о тебе?
— Ну что ты.
Амрита поднялась, перешла ручей.
— Я пойду, — сообщила она, словно самой себе. — Закачусь сейчас в какой-нибудь город побогаче, в самый шумный трактир, и такое там устрою! Влюблю в себя всех без разбора — и пусть мучаются. Что же мне — одной страдать?
— Прости. Я не хотел, — повинился Ист.
— Да, я знаю. Я знаю больше, чем тебе кажется. Думаешь, я отпустила бы тебя так просто? Но я ведь вижу, что ты на самом деле любишь свою смертную. А я не была бы богиней любви, если бы умела убивать чужую любовь. — Амрита наклонилась ко всё ещё сидящему Исту и доверительно мурлыкнула: — Это мой большой недостаток.
Ист поспешно поднялся, но Амрита уже не пыталась обнимать его. Она всего лишь протянула невесть откуда взявшуюся скорлупку каури:
— Если я тебе понадоблюсь, зажми её в кулаке и шепни моё имя. Я услышу.
— Это для смертных, — возразил Ист. — Я сумею позвать тебя и так.
— Боишься, что я тебя выслежу? — Богиня ничуть не была обескуражена. — Но ведь ты влюблён и, значит, всё равно чуть-чуть мой. Пока ты по-настоящему любишь, мне будет нетрудно найти тебя. А если вдруг на твою долю выпадет разочарование, то, я надеюсь, ты вспомнишь сумасбродную девчонку, которой выпал случай влюбиться в тебя здесь, где самые искренние слова всё равно оказываются ложью.
— Я не умею бояться. — Ист протянул руку, белоснежная ракушка легла в его ладонь. Амрита прощально улыбнулась, ступила на тропу.
— Только ничего мне не обещай!
— Не буду, — пообещал Ист.
Глава шестая
ДОРОГА К СЧАСТЬЮ
Домой Торп возвращаться не стал — что там делать, в бывшем доме? — а пошёл прямиком через Стылую Прорву, направляясь во вражеский Ансир. Ему и прежде приходилось хаживать по считавшемуся непроходимым болоту, в Ансире можно было легко продать незаконно добытую куницу или бобра, а потом потратить денежки в кабаке или в постели у сдобной вдовицы. Однако на этот раз он не задержался во владениях повелителя огня, а быстренько перебрался в вольный Хольмгард, где, нанявшись гребцом, переправился через пролив в знаменитый своими винами Монстрель. Не хотелось оставаться в северных краях, где в любую минуту скверный случай мог свести с бывшим повелителем. Неважно, что лесной дух снял с него княжий ошейник, для дер Наста Торп отныне дезертир, и их первая встреча, несомненно, станет для беглого мужика последней.
Неделю Торп батрачил на сборе винограда, потом сумел сговориться с мельником и нанялся в работники. Не так это было и трудно — сговориться; что мукомол, что кузнец — все люди проклятые, якшающиеся с чёрной механической силой. Люди богобоязненные таких мест сторонятся. Кто на мельнице без дела час проведёт, тот разом тридцать три греха на душу принимает. Те мужики, что позажиточней, старались сами на мельнице не появляться, просили, чтобы за хлебом приезжал работник, и муку по амбарам тоже развозил специальный человек. Эту несложную работу мельник и поручил исполнять пришлому батраку.
