— Мне сковородка не нужна! — заявила Чайка решительно.
«Мертвое только мешает», — невольно закончил фразу Влад, старательно не позволяя оформиться представлению, как именно ортодоксально настроенные ведьмы проводят в жизнь этот принцип применительно к сковородкам.
Чайка глянула с озорной усмешкой и деликатно не сказала ничего. Она перебрала рыбу, довольно кивнула:
— А вот соль и кое-какие приправы потребуются. Я мигом слетаю.
Чайка вспрыгнула на помело, с легким свистом прочертила дугу над озером и исчезла. В благодатной атмосфере Новой Земли не было нужды обращаться в голубоватую торпеду, так что на мгновение перед мужчинами возникла картина из древней сказки: лес, озеро, грозовые тучи на востоке и юная ведьма, несущаяся вдаль верхом на помеле.
— В годы моей юности, — задумчиво сказал Якобсон, — женщины и подумать не могли, чтобы вытворять такое. Вообще, они больше всего напоминали куриц: квохчущих наседок, кокетливых хохлаток или молоденьких голенастых цыплушек. И я пользовался у них успехом, представляете, этакий бравый петушок в лейтенантских погонах. Как давно это было! А теперь я смотрю на вашу подругу и думаю, как, должно быть, красиво и сказочно интересно любить такую девушку!
— Трудно, — сказал Влад скорее самому себе.
— Что я слышу?! — возвысил голос отшельник. — Лейтенант, вы же мужчина! С каких пор пилоты имперских вооруженных сил начали бояться трудностей?
— Я больше не лейтенант, — сказал Влад. — Я беглый каторжник и государственный преступник.
— Что ж, я не понимаю?.. — голос старика сник. — Это изысканно и благородно: за все несправедливости, за прошлые обиды в гордом одиночестве объявить войну галактической империи. Что это случилось, было нетрудно догадаться, ведь никто не станет строить для тренировки истребителей пятисоткилометровые мишени. Это был боевой вылет, верно?
Влад кивнул.
— Надеюсь, лейтенант, вы попали в цель, достойную выстрела.
— Я тоже на это надеюсь, хотя я больше не лейтенант, — повторил Влад.
— Не возражайте! Вы навсегда останетесь лейтенантом, единственным лейтенантом вашей маленькой армии, ведущей безнадежную и, главное, совершенно бессмысленную войну.
Влад хотел сказать, что как раз войны-то он и не ведет, а всего лишь пытается прорваться к высшим сановникам империи и прокричать правду, которая может изменить мир. Но вместо этого спросил:
— Почему — бессмысленную?
— Потому что империи в войнах только укрепляются. Я родом с Верануса, мы совсем молодая колония, нашу собственную историю можно уместить на почтовой марке. Может быть, поэтому в юные годы я увлекался древней историей, историей Земли. За десять тысяч лет она перенесла много скоротечных империй, и, поверьте, ни одна империя не рухнула просто под натиском врагов, каждая сначала прогнила изнутри. А нашей империи, в которой мы имеем неудовольствие жить, еще очень далеко до дряхлости. Значит, и драться с ней бесполезно.
— С чего вы взяли, будто у нашей империи здоровое нутро? — спросил Влад, припомнив беседу с Мирзой-беком. — Бесчеловечный строй не может быть прочным.
— Может, еще как. И люди с радостью станут отдавать жизни за молоха, который их пожирает. Мы с вами, лейтенант, тому живые примеры. Просто обстоятельства сложились так, что у нас было время подумать о жизни. У меня — побольше, у вас — поменьше, разница невелика. Главное — мы поняли, что происходит. А другим этого времени вовсе не выпало, и они, не задумываясь, пойдут на смерть, защищая размалеванного идола. Вот когда империя действительно сгниет, то не поможет даже самоотверженность фанатиков. И знаете, как можно определить, что час настал? Я много думал над этим и нашел простой и верный способ. В стабильном государстве делают прочные вещи. Они могут быть громоздки и неудобны — новогодние игрушки, под тяжестью которых ломаются елки, бронированные ночные горшки, которые ребенку не под силу вытащить из-под кровати, книги, страницы которых в одиночку не перевернешь, — но все это сделано прочно, на века. На елочную игрушку можно наехать танком, горшок выдержит ядерный взрыв. Заметьте, ни один памятник архитектуры, построенный в эпоху загнивания империй, не сохранился. Их даже не надо было разрушать, они рассыпались сами. Государство, которое собирается существовать вечно, любую мелочь делает со старомодной основательностью. А как только промышленность начинает штамповать вещи-однодневки, дни этой страны сочтены. У нее может быть могучая армия, наводящая ужас на соседей, но пройдет совсем немного времени, и она рухнет от случайного толчка. Ее убьют не враги, а книги в клееных переплетах и одноразовые зажигалки.
Якобсон говорил быстро и горячо, ни разу не произнеся своего любимого «представляете». Так говорят только о том, что действительно наболело и тысячу раз продумано.
— А теперь взгляните сюда: мой истребитель лежит на земле уже шестьдесят три года, но вы думаете, в нем что-нибудь испортилось? Все в порядке, все исправно, ничто не проржавело и не разрядилось. Поднять его — и можно лететь, было бы куда. Кстати, лейтенант, все съемное и взаимозаменяемое оборудование наличествует в комплекте и вполне работоспособно, так что в случае нужды можете воспользоваться. И как, по-вашему, собирается ли погибать государство, которое делает такие вещи? Впрочем, оружие — последнее, что подвержено гнили. Но вот перед вами игрушка, пустячок! — старик коснулся пальцем клипсы. — Обороноспособность страны не зависит от качества этой вещицы, а между тем она работает без перерыва уже шестьдесят три года! И будет работать, пока я жив, и она может подзаряжаться от моего тепла. А если окажется, что та клипса, что вы привезли, сломается через неделю, то я соглашусь, что ваша борьба не безнадежна.
Чайка на бреющем вынеслась из-за кромки леса, лихо тормознула и соскочила возле самых дверей хижины.
Якобсон восхищенно прицокнул языком и показал Владу большой палец:
— Так летать — нужен прирожденный талант. Чудо, а не женщина! Кстати, лейтенант, вы не представили мне свою подругу, и я до сих пор не знаю, как ее зовут.
— Чайка, — сказал Влад.
— Чайка… — нараспев протянул старик. — Конечно, я должен был догадаться, такая девушка не может носить другого имени.
Он уселся на землю и обхватил руками корзинку на голове:
— Все, я погиб. Я влюблен по гроб жизни. Не ревнуйте, лейтенант, мой гроб уже очень близок.
— Обождите, Якобсон, умереть вы всегда успеете, но сначала попробуем, что Чайка наколдовала с рыбой.
А Чайка и впрямь колдовала. Мгновенно рассортировала охапку привезенной травы, вывалила рыбу на огромный зеленый лист, перед которым стушевался бы любой лопух, посолила, если, конечно, серый порошок, лежащий на одном из листов, был солью. Сухой и с виду прочный корень покорно рассыпался белой пудрой, в которой рыбешка была немедленно обваляна. Между ладонями кухарки полыхнуло белое пламя, затем Чайка неуловимым движением перевернула всю рыбу разом — и вновь последовала вспышка огня. Пахло озоном и жареной рыбой. Чайка присыпала свою стряпню мелкой травкой, вылила сверху штук пять яиц. Яйца были большие, с толстой крапчатой скорлупой, — явно от какой-то дикой птицы.
