Роковой выстрел в тайге, вызвавший на сцену полчища крыс и переполох в разбойном стане, таким образом задел рикошетом наш сюжет, которому теперь предстоит некоторое время прихрамывать, впрочем, почти незаметно.
Оставшись без шлюпок, пираты порешили высаживаться вброд, подведя шхуну к самому берегу, что, конечно, было рискованно как в отношении самой шхуны, ввиду обязательных здесь рифов, так и для моряков. Привлеченные крысиным изобилием, из умопомрачительных глубин специальной, популярной и фантастической литературы, беспорядочно заглоченной демиургами, всплыли исчадья, вид которых заставил бы содрогнуться фантастов, усомниться специалистов, а в среде популяризаторов и вовсе сделал бы панику. Гигантские ящеры, способные разжевать крейсер, морской змей с плоской, как портсигар, головой и оранжевым ненасытным брюхом, акулы всех размеров кроме мелких и средних и прочее в том же духе. Вся эта фауна резвилась теперь в теплом бассейне лагуны.
Все же решено было задуманное осуществить; шхуна тихо тронулась с места и вскоре завершила свое плавание, сев на мель в ста ярдах от кружевной оторочки прибоя. Хищные твари не подплывали сюда, и экипаж, не мешкая, приступил к высадке, опустив на воду трап, украденный лет восемьсот назад с дредноута «Брунгильда». Тем временем начался прилив, небывало высокий, как и все на Гекубе, и путешественники столкнулись с тем неудобством, что чем дальше они уходили от родной шхуны, тем дальше отодвигался и берег, заливаемый океаном. Лишь когда уже казалось, что материку уготован первый в его жизни всемирный потоп, прилив выдохся, и все закончилось, как обещано в названии предыдущей главы.
Выбиваясь из последних сил, толкая вперед надувную подушку, на которой восседала Ида Клэр с болонкой, четверо молодцов достигли суши. За ними выбрались остальные. Огляделись. За узкой полоской пляжа до неба поднимался непроходимый тропический лес. В кабельтове от берега на якоре стояла брошенная шхуна, а там, в отсыревших потемках трюма, гонимая ужасом одиночества, металась покинутая слепая крыса.
* * *
— В чем дело, мы опустились наконец? — вопрос, кажется, был задан самому себе. Крыжовский всматривался в экран кругового обзора, за которым, радостно впитывая изобилие солнца, играла зеленым огнем оглушительная симфония хлорофилла.
Звездоход опустился в тропический лес, в самую гущу, хотя самая гуща была здесь везде. Машина, не достигнув земли, повисла в гамаке из крепчайших лиан в двухстах тарзанах от нижнего яруса, кишащего исполинскими насекомыми, возможно, и не тропическими, и не лесными даже, ибо насекомых оказывается на свете несметное число, а в книгах описано еще больше, и перепутать что-нибудь непростительно только особо ученым энтомологам.
Ослепительной окраски птицы, выполненные с величайшей тщательностью, сверкали по богатой зелени, соперничая с орхидеями небывалых оттенков. Изгнанные из-под рисовой бумаги бремовских томов причудливо расцвеченные змеи и ящерицы холодными ручейками скользили по гигантским листьям, исчезая то и дело в утробе друг друга. Хамелеоны проворно настигали мелких чешуекрылых, не забывая при этом менять окраску с такой быстротой, что в результате оказывались совершенно белыми и легко становились кормом серебристых пауков-бархоточников, чье мясистое брюхо так густо покрыто стеклянными микроскопическими блохами, что и впрямь слегка напоминает старый бархатный кисет с монограммой «Иль» хрионского письма.
Все было очень красиво, но тем не менее до нижнего яруса оставалось двести тарзанов.
— У нас есть лестница нужной длины? — спросил капитан.
Нет, на кораблях типа «Конан Дойл» лестниц такой длины не полагалось. Спускаться без трапа не позволяла инструкция, и экипажу было над чем поломать голову.
А лес звенел, шуршал, верещал; все копошилось, переливалось, пульсировало — вырвавшаяся из небытия правильная жизнь наверстывала свое. Астроход, привольно раскинувший девятигигаметровое тело в сетке лиан, дышал зарумянившейся обшивкой.
Взволнованная Ангам Жиа-хп, глядя на праздник жизни, перебирала стихи:
На одну далекую планету
Некто неизвестный залетел.
Видит, жизни на планете нету,
И вообще не то, что он хотел.
Всюду над безжизненной равниной
Облака зеленые висят,
И вернулся человек в машину,
И велел отчаливать назад.
Но машина потеряла силу
И лететь обратно не смогла,
Отдохнуть немного попросила
И на землю черную легла.
И дыханье теплое струилось
От нее на много миль вокруг,
И от этого, скажи на милость,
Жизнь явилась на планете вдруг!
А машина, отдохнув немного,
Сообщила, что готова в путь.
Человек решил перед дорогой
Тоже, хоть немного, отдохнуть.
Он прилег на каменном бархане,
Положив оружье по бокам,
И струилось теплое дыханье
От земли к зеленым облакам.
— Эй, физики-лирики! — пошутил капитан. — Все-таки как нам ступить на твердую землю в прямом и, так сказать, переносном смысле?
— Мы здесь все лирики, — поспешно вставил Стойко, боясь, что каламбур перехватят на лету, — лирики в смысле верные рыцари Лирочки, то есть я хотел сказать…
— Капитан прав, — прервал его голосок Ангам Жиа-хп, — мы опустимся на твердь в переносном смысле. Нас перенесут.
Стойко покраснел, смекнув, что каламбур дуэнийки вышел солиднее.
— Как перенесут? — заинтересовалась Лира Офирель. — Кто нас перенесет?
— Муравьи, — ответила Ангам Жиа-хп и разъяснила экипажу план действий.
Экспедиция снарядилась в несколько минут, и спуск начался. Звездоходцы осторожно перевалились через борт и опустились на ближайшие листья гигантерии, принявшие груз с такой легкостью, с какой крупный лопух встречает падающую на него божью коровку. Усевшись на шершавой поверхности листьев, конандойловцы укутали головы москитными сетками и замерли в ожидании.
Нежно запахло японским апельсином — это Ангам Жиа-хп призывала носильщиков. Но предназначенные на роль транспортного средства смирные счетные муравьи не успели даже выступить из звездохода, потому что тотчас отовсюду бесшумные и стремительные явились хризоформики — золотистый ужас леса — муравьи Лонгуса. Их было слишком много, крепкий парфюмерный смрад окутал лежащих, сознание помрачилось, члены оцепенели и застыли как бы от сильного холода. Необученная, плохо управляемая толпа насекомых облепила неудачников, легко оторвала тела от ворсистого ложа и стремительно понесла вниз, вниз, вниз…
Внезапно спуск прекратился. Крыжовский, очнувшись, оттопырил нижнюю губу и, сильно дунув на марлевый занавес, откинул край москитной сетки.
— Фу! Уф!
Муравьев больше не было, только обезображенные трупики их истекали янтарным соком, подергивая кто лапкой, кто усиком. Астронаторы лежали в густой сочной траве, и те, кто готовился нести их дальше, быть может, навстречу самому ужасному концу, были уже не муравьи Лонгуса, побежденные и рассеянные по лесу, а бурые крысы со шхуны «Заря Гекубы».
