Семён кашлянул осторожно, хотел позвать богомольца но имени, но и одного кашля достало, чтобы Василий, дико вскрикнув, вскочил на ноги и с воплем ринулся сквозь распахнувшиеся от удара двери.
— Да я ж ничего!… — успел крикнуть вдогонку Семён.
Дверь грохнула о косяк, и Семён остался в мечети один. Постоял немного в растерянности, горько усмехнулся и вновь опустился на ковры в молитвенной позе. Только больше не прятался, а, напротив, устроился поближе к михрабу. В мечети эта ниша вроде как алтарь в настоящей церкви — самое святое место. Теперь вся надежда на Аллаха. Выйти из мечети — верная смерть, на вопли везира, должно, целый тумен стражников сбежался. Только высунься за ограду — мигом продырявят. А тут всё-таки молитвенный дом, и, значит, сначала тебя выслушают и лишь потом будут судьбу решать, если, конечно, захочет Аллах.
За оградой послышался шум, тяжёлая дверь распахнулась, в проёме объявились теснящиеся аскеры, позади которых виднелся тюрбан Васаят-паши. Васька пронзительно закричал, указывая пальцем на коленопреклонённого Семёна. Стража замерла в нерешительности… статочное ли дело — брать силой человека из мечети. Обычай беста среди правоверных соблюдается свято, преступить его — великий грех, а мулла грехи отпускать не умеет, за всё придётся держать ответ перед самим Аллахом. Господь пророка не любит посредников.
Мимо топчущихся на месте воинов протиснулся мулла в богатом халате и зелёной чалме, указывающей на совершённый некогда хадж.
— Кто ты? — требовательно спросил мулла.
— Я христианский невольник, — ответил Семён по-арабски, — а сюда пришёл, чтобы увидеть вашего господина и спросить о некоторых вещах, иншалла.
— Христианин не должен находиться в мечети, — приказал мулла, — а бостан-паша не обязан отчётом невольнику. Покинь эти стены.
— Я прибег к защите и покровительству Аллаха, — упорствовал Семён. — Если паша не желает говорить со мной, пусть он позволит мне свободно выйти и отправиться к своему господину.
— Он лжёт! — закричал Васаят, тоже переходя на язык арабов. — Это беглый раб и убийца. Вяжите его!
Стражи стояли, переводя испуганные взгляды с муллы на господина.
— Аллах акбар… — пробормотал священнослужитель и поспешно вышел, не глядя ни на кого.
— Вы слышали приказ? — с угрозой в голосе повторил везир.
Аскеры неуверенно шагнули вперёд.
— Василий Яныч, — с укоризной произнёс Семён, — неужто трудно на спрос ответить?
— Взя-ать!… — не по-мужски тонко взвизгнул Васаят, и полдюжины аскеров разом кинулись на безоружного раба, мигом скрутили его, заломив руки и уперев промеж лопаток копейные древки.
Через три минуты Семён, так и не удостоившийся от паши ни одного слова, был сброшен в яму, где отныне ему предстояло ждать решения своей участи.
Самое дикое, что в эти минуты оставалось уповать только на помощь Мусы. Вряд ли купчина захочет вот так просто распрощаться с деньгами, которые он не так давно выложил, покупая Семёна на гурмызском рынке. Значит, постарается выручить. Что Семён принадлежит купцу, пленившие его люди знали — арабская вязь, выбитая чеканщиком на ошейнике, сообщала об этом всем, умеющим разбирать мусульманскую грамоту.
Так и вышло. Васаят-паша слишком хорошо помнил о судьбе Салим-хана и догадывался, что его Аллах тоже без завистников не оставил, и жалоба столичного купца всегда найдёт благодарное ухо. Но главное, поговоривши с Мусой, бостан-паша мигом смекнул, что лютее самой разлютой казни будет для мерзавца Сёмки возвращение в твёрдые хозяйские руки.
Так и вышло, что уже через день Семёна, словно редьку из грядки, выдернули из смрадной ямы и, так ни слова и не сказавши, передали чёрному, будто грозовая туча Мусе.
Когда купец уводил беглого раба, Васаят-паша стоял в своих покоях возле занавешенного тонкой кисеей окна. Сожалея, что не может казнить обидчика сам, Васаят измыслил-таки способ расквитаться если не со сквернавцем Сёмкой, то уж с развратницей Дунькой — наверняка. Дуньку Васаят велел привести пред свои грозные очи и, поставив её у окна, показал, как Муса с плетью в одной руке тащит скованного Семёна.
Дунька не выдержала, закричала, Семён, разобрав знакомый голос, дёрнулся было, и Муса, исполняя душевную просьбу везира, взмахнул нагайкой. Ожегши заартачившегося раба раза четыре, Муса рванул цепь, поторапливая беглеца, и страшная пара исчезла за воротами.
— Что, сучка, каков твой муженёк невенчаный? — злорадно пропел бостан-паша и замолк, споткнувшись о грозовой взгляд серых глаз.
— Эх ты! — звонко, на весь дом, выкрикнула Дунька. — Тварюга ты поганая, недоносок! Нашёл чем гордиться — пакостью своей! Да разве бы настоящий мужик так поступить мог? Вот уж верно — мерин вонючий, боров обрезанный, каплун! В твою морду и плюнуть-то погано, харкотину марать жалко! Не человек ты, пузырь на ножках, дристня собачья!
Василий и знать не думал, что Дуняха этаким словам обучена. И, главное, не по-русски кричала, русской речи во дворце, поди, никто и не разберёт, а по-татарски, чтобы все слышали. Василий было с кулаками кинулся на строптивицу, но получил такую плюху, что живо отлетел, утирая рукавом кровавые сопли. Пришлось звать слуг, которые с великим трудом утихомирили помешанную.
На следующий день Васаят-паша велел отвести Динару на аврет-базар и продать за любую цену, какую дадут, лишь бы в руки таджикам, известным своей жестокостью.
* * *
Услыхав Дунькин крик, Семён разом всё понял, но ничего не мог сделать против тяжёлой плети и людской подлости. Разве что на землю лечь и позволить забить себя до смерти. Толькр кому от этого будет лучше? Так и бежал в оковах до самого караван-сарая, подгоняемый хозяйской плёткой.
Что было потом, о том знает драная шкура, помнят рубцы на спине, а всего больше — истерзанная душа. Вусмерть казнить дорогого раба Муса не мог, не для того покупал невольника, а вот приковать на конюшне возле выгребной ямы, швырять скудный харч прямо на землю, отнять одежду, кинув для прикрытия наготы женские обноски, которые старьёвщик перекупил у обнищавшей алмейки, — в таких делах Муса понимал толк. А витая камча — это само собой; знал Муса, что здоровый человек от таких измывательств может окончательно взбеситься или руки на себя наложить. А битый до полусмерти — сломается и будет отныне бессловесной тварью, вроде тех ишаков и мулов, среди которых ему жить приходится.
Семён выжил и не сломался, только закостенел в тихой покорной ненависти.
С того времени начался нескончаемый поединок между рыжебородым персиянином и бесправным рабом. Все распоряжения Мусы Семён исполнял беспрекословно, но приобрёл опасную привычку поминать вслух имя Христово, чем доводил Мусу до гневной икоты. Муса пытался орать и ругаться, но Семён знай прощал обидчика, как Исус заповедовал. Тут Муса ничего поделать не мог: сам низвёл раба до положения вьючного осла, а ослу кричать и султан не запретит. Озлобившись, Муса хотел отнять у невольника крест, но встретил решительный отпор.
