— За что тебя первый раз приговорили?
— Не приговорили, а оштудили. Жа машку. Машку я шделал иж рыбей кожи. Ешли ее харвахом шырым натереть, так она шветитша в темноте. Штрашно! Ее надеть и ишшо на ходули штать. Ночью приду на поле, да как крикну шторожам: «Ужнаете меня?!» Они и уполжают штаны чиштить. Вше оройхоны были мои. Но вше-таки поймали меня. Макали три ража. Шешть раж это уже потом, жа другое…
Одиннадцать дюжин первый оройхон соединил две страны, прежде отделенные друг от друга огненным болотом. Едва камень затвердел, как отряды цэрэгов, скрывавшиеся неподалеку, ринулись на приступ. В неожиданности они видели свое главное преимущество. Но неожиданного удара как раз и не получилось. На том берегу еще неделю назад заметили замаячивший оройхон и, поняв, что происходит, успели подготовиться к атаке.
Цэрэги братьев шли не скрываясь, и залп татацев буквально выкосил их, от передовых дюжин почти никого не осталось. Остатки нападавших были смяты, старейшины сами пошли в наступление.
Охранники, занятые Шоораном и его товарищами, не успели еще никого отвязать, когда из клубов дыма, по-прежнему тянущихся с бывшей мертвой полосы показались кольчужники врага. Грудь каждого за прозрачной чешуей казалась открытой, в руках пели хлысты, короткие копья торчали за спиной. После мгновенной схватки охранники были перебиты, и наступающие пошли дальше. На привязанных к крестам людей они не обратили внимания — мало ли какие жертвы приносит противник великому Ёроол-Гую.
Берег опустел. Шооран понимал, что это ненадолго, и сейчас у него единственный шанс получить свободу. Шооран напрягся, пытаясь освободиться. Мягкие ремешки не растягивались. Если бы заранее, прежде чем его привязали, напружинить мышцы, он может быть и мог что-то сделать, но сейчас он был беспомощен. Ему не было больно, под ногами стояла подставочка, он мог висеть так долго, не испытывая заметных мучений, не жестко, но плотно перебинтованный, неспособный шевельнуть и пальцем.
Шооран не помнил себя плачущим, но в эту минуту слезы обиды и бессилия сами выступили на глазах. Он оказался не готов и не способен к борьбе, ему не к чему было применить свою силу, он не мог даже бестолково дрыгаться.
Рядом за щитом послышалась возня, невнятное бормотание, потом оттуда на землю спрыгнул один из его товарищей и, пригнувшись, побежал в сторону тэсэгов.
— Эгей! — крикнул Шооран. — Помоги! — но тот даже не оглянулся.
Шооран заскрипел зубами от злости и отчаяния.
— Беги, беги, раж тебе надо, — послышался сзади шепелявый голос. — А я не илбэтш, я могу и жадержатша.
Ремни начали ослабевать.
Вдвоем, а после втроем — освобожденный Куюг тоже присоединился к ним — они быстро развязали оставшихся пленников. Большинство, дождавшись свободы, тут же убегали и вскоре у поребрика остались лишь четверо бывших каторжников и бывших чудотворцев: Шооран, Маканый, Куюг и Уйгак.
— Рашходимша по-одному, — сказал Маканый. — Шреди наш был илбэтш, а историю о пяти братьях хорошо слушать ветшером. Вжаправду я ее не хотшу.
— Правильно, — поддержал Шооран, мысленно благодаря мудрого старика. Хотя, кто знает, сколько лет Маканому?
— Вы — куда? — растерянно спросил Уйгак. — Пошли обратно! Где еще мясом-то кормить будут?
— Оройхоны ты станешь строить? — поинтересовался Куюг.
— Какие оройхоны? — обиделся Уйгак. — Мясо дают! Ну, вы как хотите, а я остаюсь.
Трое каторжников быстро пошли, пока еще рядом, но каждый уже выбирая свою дорогу.
— Эгей! — окликнул Шооран Маканого. — Тебе сколько лет?
Тот остановился. Соображая потер лоб двупалой клешней.
— Две дюжины. Шкоро ишполнитша.
Шооран направился к стране старейшин. На новом оройхоне, еще не затянутом нойтом и испачканном только кровью, он переоделся. Убитый цэрэг лежал на земле, поджав колени и положив руки под голову, словно спал. На разбитом кистенем виске выступила кровь. Стараясь не смотреть в молодое лицо, Шооран раздел покойника.
«Тебе уже не надо», — мысленно извинился он.
Башмаки с иглами заменили тоненькие буйи, в которых далеко не уйдешь. Впору пришлась кольчуга. Поверх кольчуги Шооран натянул мягкий жанч, выданный братьями. Не стоит лишний раз показывать любопытным глазам свое снаряжение. Шооран подобрал копье, нож, скатал хлыст. Не тронул лишь забрызганный кровью шлем. Настороженно прислушался. Сзади нарастал шум битвы.
Ждавшие легкой победы братья пусть не сразу, но оправились от удара и теперь начинало сказываться их численное превосходство. Цэрэги старейшин попятились.
Шооран видел, что он заперт на перешейке словно тайза в своей норе. Впереди наверняка стоят заслоны при орудиях, сзади идет сражение, да он ни за какие блага и не согласился бы возвратиться назад. Шум приближался, надо было что-то предпринимать.
Тайза, когда ее вышаривает в норе гибкий осязательный ус гвааранза или рука бледного уулгуя, старается уйти в один из боковых закоулков. Шооран поступил так же. Он подошел к шавару, пока еще чистому и пустому и скрылся в темноте, стараясь не представлять, что произойдет, если разбуженный Ёроол-Гуй вздумает навестить этот оройхон.
Дважды в течение дня возле суурь-тэсэга вскипали схватки, но решающего перевеса не добилась ни одна из сторон. К вечеру войска отошли каждое на свои земли, но было ясно, что утром все начнется сначала. Разъединить враждующих мог теперь только Ёроол-Гуй, но такой исход никак не устраивал Шоорана. В шаваре уже резко воняло нойтом, и если крупные хищники появятся здесь еще не скоро, то ядовитого зогга можно встретить уже сейчас.
Вечером Шооран выбрался из шавара и в последних отблесках красного света вышел к далайну. Опасно было находиться так далеко от спасительного поребрика, опасно было стоять на виду, на оройхоне могли оставаться отряды разведчиков, но Шооран не видел иного выхода. То, что он собирался сделать, поможет добрым братьям залить кровью соседнюю страну, поскольку старейшины не смогут удерживать широкий фронт. Но Шоорану не было жаль ни тех, ни других. Незаметно для себя он перешел в состояние, неизбежное для человека, способного переделать мир: думать лишь о человечестве в целом и не жалеть людей вообще. Так, должно быть, чувствуют и мыслят ослепительный ван, блистающие одонты, старшие братья и мудрые старейшины. Таким же стал илбэч. Но у него, на великое несчастье, еще осталась способность, любя человечество и презирая людей, бесконечно жалеть каждого отдельно взятого человека.
Оройхон увидели одновременно и с одного, и с другого берега. Завыли раковины, люди с факелами заметались вдоль поребрика. Братья кинулись ловить сбежавшего илбэча, старейшины спешно перекидывали силы для отражения предполагаемой ночной атаки. А Шооран, первым пробежавший по новой земле, на четвереньках полз между тэсэгов, уходя подальше от всего этого шума.
Наутро фронт был прорван. Шооран вновь едва не попал в гущу сражения и вынужден был бежать на запад, где страна огромным мысом вдавалась в далайн. Дюжину дюжин раз благословлял он старейшин, замордовавших свой народ до того, что служители умели только молчать, кланяться и повиноваться. Да случись такие бои в его стране, каждый земледелец схватил бы гарпун, а то и припрятанный хлыст и умер бы на месте, но никому не позволил бы ступить на свое нищенское поле, пока не убран хлеб. Бандиты совершали набеги лишь после уборки, зная, что иначе им придется иметь дело не с цэрэгами, а с мужиками. Даже одонты, планируя облавы, сверялись с календарем.
