– Найдём. Главное – не паниковать. Караван из десяти телег, знаешь, какой след оставляет?
– Из девяти. Одну лошадь крокодил съел.
– Это без разницы, след всё равно будь здоров останется. И далеко они не умотают, найдут место с хорошей водой, чтобы грязь из крокодильей лужи не пить, и разобьют лагерь. Телеги в круг поставят, сами – внутри. Там и будут ждать, наружу – только пешие группы. Так что главное – след сыскать.
– Что его искать? Вон он, как его… биркет… виден уже.
Поднялись на пригорок, и место, где произошла трагедия, предстало во всей красе. Останки саркозуха и разбухший труп лошади так и валялись неподалёку от воды, однако никаких вещей, даже пустой телеги, видно не было. Стайка трупоядных зверьков, очень напоминавших землероек, но размером с крупную крысу, при виде людей кинулась врассыпную. В неподвижном воздухе висел сладко-тошнотворный запах падали.
– Не могу!.. – простонал Горислав Борисович.
– Терпи, казак, атаманом будешь, – успокоил Никита, спускаясь к воде.
– Не надо! Вдруг там ещё один?!
– Никого там нет. Второй крокодил убитую лошадь мигом сожрал бы. Да и братца своего – тоже.
– А крысы?
– Что – крысы? Миленькие зверушки, явно млекопитающие. Так что ты с ними побережней обходись. Может, это наши с тобой пращуры. Как бы хроноклазмов не натворить…
– Да ну тебя… Вечно ты скажешь гадость.
– Неохота от крысюков происходить? А эволюция тебя не спрашивает. Потому мы сырого мяса и не жрём, а предпочитаем варёное да тушёное, что родом из трупоедов, и любим, чтобы мясо было подразложившимся. И нечего губы кривить, правда всегда неаппетитна.
– Меня сейчас стошнит.
– Ладно, уже всё. След нашли. Вон они куда поехали. А что наши хвостатые предки мерзенькими были – не страшно. Главное, в собственной душе трупоеду воли не давать. По капле выдавливать из себя трупоеда… – это кто сказал?
– Чехов говорил про раба.
– Разница невелика. Рабская психология от трупоедской отличается слабо. Прятаться, пресмыкаться, тухлятину жрать… Человек первый шаг к небу сделал, когда на ноги встал и выпрямился. А на четвереньках гордо звучать не получится, на четвереньках выть удобно. С этим и Чехов согласится, и Горький…
Водоём с трупами и падальщиками остался позади, след каравана пролегал вдоль крутого склона, где было меньше крупных камней и могли пройти повозки. Изрезанный эрозией гребень и засыпанное валунами русло были совершенно непроходимы для тяжёлого обоза.
Горислав Борисович постепенно успокоился, или, быть может, размеренный, чуть монотонный голос Никиты успокоил его, но мысли привычно повернули к предметам отвлечённым, не имеющим отношения к динозаврам, трупоедам и иным фрустрирующим факторам.
– Вот ведь что интересно, – вслух рассуждал Никита, словно они ещё шли по дороге безвременья, где молча никуда не дойдёшь, – настоящие писатели не стеснялись изрекать самоочевидные истины, не боялись морализаторства. «В человеке всё должно быть прекрасно»… «Глаголом жги сердца людей»… «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» Потому великие и не устаревают, что их истины просты и несомненны. Пушкин и на войне звучит во всю силу, а какой-нибудь постмодернист… я такого даже представить не могу – жалко и смешно.
«Майор о живописи рассуждал, Никита – о литературе, – думал Горислав Борисович, – наверное, это способ сохранить в себе человека, когда обстоятельства ставят тебя в нечеловеческие условия».
Вслух он спросил:
– Никита, а в окопах вы тоже о литературе разговаривали?
– Мы там много о чём разговаривали, – Никита усмехнулся, – хотя, как и всюду, больше о водке и бабах. Опять же, анекдоты травили. Но у каждого было ещё и главное, над чем смеяться не дозволялось. Кто-то себе любовь неземную придумывал. Его девушка давно не пишет, с другими трахается, а он мечтает… Таким по возвращении всего труднее приходится, именно они ломаются чаще других. Некоторые в религию ударяются, бога ищут. Говорят, под пулями неверующих нет. Неправда это. Я как раз на войне безбожником стал, когда понасмотрелся на всякое. Если бы бог был, ему за то, что он такое допускает, бороду бы клочьями повыдирать. Но если веры нет, нужно что-то другое найти, иначе душа застынет, и сам не заметишь, как станешь отморозком. Искусство в этом вопросе хорошо помогает. Вот только дюдики и боевички душу не греют, также как модерновые измышления холодного разума. А Чехов греет, и Пушкин – тоже. И ещё – Лесков. Ты, дядя Слава, «Очарованного странника» читал?
– Никита, – укоризненно произнёс Горислав Борисович, – я же тебе его сам подсунул когда-то.
– Правда? А я и позабыл!
Странно звучали имена великих писателей будущего под засушливым небом Триаса, но и здесь они напоминали о человеческом долге, не дозволяя согнуться и безнадёжно завыть.
– А вон, кажется, и наши, – произнёс Никита, не забывавший за беседой зорко оглядывать окрестности. – Вон, за гребнем дымок! Костёр, не иначе.
– Вдруг дикари? – Горислав Борисович оптимизма спутника не разделял и готов был ожидать самого худшего.
– Откуда здесь дикарям взяться? Дикари ещё не народились, их нам хрен знает сколько миллионов лет ждать. Так что, майор это, больше некому.
Никита вскинул ружьё и два новых заряда унеслись в воздух. Ещё через два выстрела послышалась ответная пальба, и вскоре из-за деревьев показались вооружённые люди, в которых Горислав Борисович с облегчением и тревогой узнал своих недавних спутников.
– Ну, наконец-то! – воскликнул майор, подходя. – Мы уже заждались, волноваться начали.
Потом он перевёл взгляд на бородатое лицо Никиты и удивлённо протянул:
– Савостин? Так это ты беглеца приволок? А я думал, его мои ребята перехватят, которых я на подстраховке оставил. Прошляпили, дуралеи, наш шустрик до деревни добраться сумел. Да ты не удивляйся, что я тебя знаю, я ваши биографии изучил, как свою собственную. И твою, и братца твоего непутёвого, и сестрёнки…
– Я не удивляюсь, – хмуро сказал Никита. – Но только я никого не приволакивал. Я просто не позволил Гориславу Борисовичу одному за вами идти. Человек пожилой – мало ли что?.. Со мной спокойнее. Потому мы и пришли на день позже, родителей мне тоже так сразу оставить не получалось.
Как благодарен был Горислав Борисович за эту невинную ложь! Не его притащили, сам пришёл…
– Вот и хорошо, – сказал майор, по-прежнему обращаясь к Никите. – Ты мне сразу понравился, ещё по биографии. И я рад, что не обманулся в тебе. А пока давайте в лагерь. Своим даю час на сборы – и уходим, пока солнце высоко. Нам тут делать нечего, тут должна научная экспедиция работать, а не мы.
Лагерь и впрямь был свёрнут за полчаса, причём на месте стоянки не было брошено ни единого предмета из будущего. Осталось лишь выжженное пятно на месте костра и куча натасканного сушняка, который не успел сгореть под котлом. Выряженные мужиками спецназовцы работали быстро и слаженно, взгляды их были спокойны и дружелюбны, словно им не грозила только что перспектива навсегда застрять в допотопных временах. Значит, были уверены, что бежавшего проводника перехватят и вернут. Каждый из них прошёл жестокую школу, такую же, что выпала на долю Никиты, так что теперь Горислав Борисович понимал, почему младший Савостин так решительно потребовал выручить майора. Сначала взаимовыручка, а принципиальные разногласия – потом.
