Это следовало исправить.
Очередная перемена еще больше отдаляла его от человеческой ипостаси, хотя ипостась та превратилась в тающий на горизонте берег, по которому Вальмик тосковать не собирался. Теперь каждый из десятков тысяч нейронов его разума мог функционировать автономно. В то дремучее время Вальмику требовалось сырье и топливо — улавливать и использовать скрытую энергию вакуума он еще не научился, — однако механизмам-составляющим хватало ума и сноровки находить себе ресурсы. Их связывал свет, и Вальмик превратился в облачный разум, заняв куда больше места, чем прежде. Облако способно раздуваться до бесконечности. При желании Вальмик мог без труда объять целую планету. Единственным минусом оказалось замедление мыслительного процесса: на обмен информацией между составляющими теперь уходили не миллионные, а десятые доли секунды. Однако Вальмик не желал разговаривать ни с кем, кроме себя, поэтому не слишком тревожился. Зато он мог раскинуться по всей Солнечной системе и еще дальше.
Спустя много времени после того, как Золотой Час остался лишь в истории, а шаттерлинги устроили третий сбор — первые три цикла растянулись на семь тысяч лет, ибо Абигейл решила, что осваивать еще не заселенную галактику бессмысленно, — Вальмик добрался до облака Оорта, семейства спящих комет, от которых до Солнца от тысячи до ста тысяч раз дальше, чем от Старого Места. Теперь простейшая мысль занимала месяцы планетарного времени. Солнечная система шумела внутри Вальмика, как часы с перекрученной пружиной.
Огромный, с множеством составляющих, Вальмик стал практически незаметным. В жизни человечества он не участвовал, и люди постепенно о нем забыли. Поговаривали, что облако Оорта пронизывают непонятные сигналы, но такие разговоры считали очередной байкой. Путешественники, встретив элемент Вальмика, принимали его за космический мусор времен покорения галактики. Вальмик легко жертвовал своими составляющими. Люди не могли ни навредить ему, ни даже создать неудобства. Не тревожил Вальмика и растущий авторитет Линий.
Тревожило его Солнце. На главной последовательности светилу оставалось несколько тысяч субъективных лет — совсем немного по меркам медленно работающего разума Вальмика. Это решительно никуда не годилось. В далеком будущем Линии или другие человеческие цивилизации могли научиться продлять жизнь звезд, но полагаться на это Вальмик не мог. Принимать меры следовало немедленно, пока хватало времени для маневров.
В итоге облачный разум вышел в межзвездное пространство. Вместо того чтобы устремиться к другой звезде как единое целое — этакой флотилией с несметным числом кораблей, — Вальмик рассредоточился — разослал свои элементы во всех направлениях. Минули десятки тысячелетий, прежде чем первый из механизмов-составляющих достиг новой звезды, ведь элементы Вальмика летали куда медленнее кораблей Линий. В рассредоточенном состоянии мыслительные процессы замедлились на несколько порядков. Облачный разум охватывал сотню звезд, простейшие мысли занимали десятилетия по планетарному времени, зато Вальмик больше не зависел от одной системы.
На этом этапе данные космотек стали несистематичными, а то и противоречивыми. Что случилось с Вальмиком за следующий миллион лет, не совсем понятно. По одной версии, он растянулся на большой отрезок галактического пространства — проглотил сотни тысяч систем общей протяженностью в тысячи световых лет. В зависимости от точки отсчета Линии провели седьмой, восьмой или девятый сбор. Золотой Час стал всего лишь ярким пятном в истории, светящейся точкой, чьи черты уже не разглядеть сквозь прошедшие эпохи. Вальмик обнимал целые империи, не подозревавшие о его существовании. Ценой такого расширения стало практически застывшее сознание — ныне на простейшую мысль уходили миллионы лет.
По другой версии, больше чем на десятки световых лет Вальмик не рассредоточивался. Он достиг размеров туманности, провел в таком состоянии несколько сот тысячелетий, а потом решил, что с него хватит. Вальмик снова потянулся — пусть даже лишь по собственным меркам — к людям, хоть это и требовало сжатия до размера планеты. Сжатие его не пугало. В период расширения он научился осторожности. Во внешних источниках энергии он больше не нуждался. Он наблюдал за первыми галактическими войнами протолюдей и видел, на что способно их оружие. Если сохранить маневренность и не слишком рисковать, Вальмик мог снова стать неуязвимым.
Сходились космотеки в одном: так или иначе, Фантом Воздуха, он же фракто-коагуляция, — то, что осталось от Абрахама Вальмика еще через пять с половиной миллионов лет. Большую часть этого периода он провел на Невме, поскольку в исторических документах планеты упоминается постоянно. Временами Фантом превращался в неуловимое, почти сказочное существо, раз в сто лет показывающееся обескураженным очевидцам, рассказам которых не всегда верили. Временами он присутствовал в атмосфере чуть ли не постоянно, словно метастабильная буря в газовом гиганте. Одних цивилизаций Фантом избегал, другие уничтожал, третьим благоволил. После неудачи хранителей он сберег воздух Невмы пригодным для дыхания. Такая милость не стоила ему ничего — все равно что человеку на муравья не наступить.
Так утверждали теории. Верил я далеко не каждой, хотя в целом считал рассказы о Вальмике вполне правдоподобными. Раз Фантом изначально не робот — очевидно, что машинный интеллект не мог появиться раньше машинного народа, — значит некогда он был человеком или группой людей. Абигейл Джентиан и другие основатели Линий совершили отчаянно смелый поступок. Даже в те времена их критиковали, осуждали, называли осквернителями человеческой природы. Абигейл никого не слушала, благодаря чему я существую. Слишком самонадеянно утверждать, что другим людям не хватило дальновидности и непоколебимой решимости выйти за рамки человеческой ипостаси.
Фантом приблизился, занял полнеба, и я разглядел, что его элементы различны по размеру и форме. В большинстве они были не крупнее насекомого, хотя попадались и размером с птицу или летучую мышь, но отчетливо механическую: крылья-лезвия крепились сложными петлями к округлым телам, на безглазых головах то играли нежные переливы цветов, то вспыхивали яркие огоньки. Я не без труда вспомнил, что передо мной не робот усовершенствованной модели, не чудной представитель машинного народа, а существо, родившееся человеком и превратившееся за миллионы лет поступательных изменений в подобие гигантского облака.
Фантом танцевал, извивался, менял форму, как гигантский трехмерный калейдоскоп. Каждое движение сопровождалось порывами ветра и безумным гулом с разительно меняющейся громкостью — то он не слышался, а скорее ощущался, то перерастал в рев, от которого раскалывалась голова. Портулак стиснула мне руку, и я понял, что давно так не боялся и не чувствовал себя таким беспомощным. Внезапно надежда спасти Геспера, передав его Фантому, показалась по-детски нелепой — речь о жизни друга, а мы в сказку поверили. Однако пути назад не было, с площадки нас мог увезти только флайер, который прилетит еще не скоро.
Фантом собрался над платформой — облако размером с полнеба превратилось в грозу, бурлящую прямо над нами. Под ним и вокруг него осталась прослойка чистого воздуха. В ревущем сердце грозы я различал лишь черноту — слой механизмов был столь плотным, что не пропускал дневной свет. Мрак разбавляло только мерцание огоньков — так общались бесчисленные устройства. Полил дождь, хотя до появления Фантома даже влажно не было.
