Теперь им не составляло труда разглядеть что бы то ни было. Все вокруг купалось в ясном свете. Разумеется, господин Флэй не мог больше следовать за Стирпайком вплотную. И однако ж, при всей их спешке, Доктор с Титусом Флэя пока не настигли. Лоб Доктора блестел от пота. И его, и Титуса одолевала усталость. Появлялись и пропадали позади незнакомые здания. Один за другим – двор за двором, одна зала за другой, коридор за коридором – извивы и повороты освещенного рассветом каменного лабиринта.
И вот, наполовину не веря себе, как если бы все происходило во сне, Доктор, машинально остановившийся у края высокой стены, высунул голову за угол, оглядывая следующий отрезок пути. Но вместо того чтобы свернуть за этот угол, Доктор отпрянул и завел за спину руку.
Нащупав и сжав локоть Титуса, он подтянул мальчика к себе. И оба увидели Флэя – костлявого, бородатого. Он замер в дальнем конце узкого коридора, устланного футовым слоем пыли и штукатурки. Поза его почти повторяла их собственные – Флэй тоже стоял возле угла, за который заглядывал, и глаза его тоже были прикованы к некоему объекту живого, напряженного внимания, ибо даже на таком расстоянии Доктор увидел, как закоченело приличествующее скорее пугалу тело Флэя.
Запоздай Доктор с Титусом на несколько мгновений, они упустили бы его – прямо на их глазах Флэй скользнул за высокий острый угол стены и скрылся из виду. Титус и Доктор припустились за ним по пятам и достигли каменного выступа, только что им оставленного. Осторожно высунув головы за угол, они увидели новую протяженную перспективу, хрусткую, пепельную от усеявшей ее опавшей штукатурки. И здесь тоже присутствовала в самом конце коридора точная копия картины, ими увиденной минутой раньше: Флэй, застывший у каменного угла. Они словно бы повторно переживали уже случившееся – наблюдаемое теперь ни в малой частности не отличалось от наблюденного ранее. Однако на сей раз они не стали дожидаться исчезновения господина Флэя и по знаку Доктора побежали к нему. По-видимому, Стирпайк еще не скрылся из виду – господин Флэй, неподвижный, точно палочное насекомое, даже не пошевелился, пока Титус и Доктор не оказались с ним рядом. Только тут он, услышав как под ногою Титуса почти беззвучно хрустнула штукатурка, живо повернул к ним над плечом резко очерченное лицо и увидел обоих.
Он коснулся ладонью лба и бросил на Доктора вопросительный взгляд. Потом, приложив палец к губам, оскалил неровные зубы. Доктор слегка склонил к нему свое, с таким совершенством обвитое тканью тело. Тем временем Титус подполз к углу и, заглянув за него, увидел футах в шестидесяти от себя то, от чего у мальчика заколотилось сердце. Распорядителя Ритуала, Стирпайка, человека с багрово-белым лицом. Своего врага – того, кому он давным-давно бросил в летнем классе вызов – бледного и проворного служителя Замка – человека, который погубил его счастье, разлучив с сестрой.
Вот он сидит на краю чего-то вроде низкой каменной чаши, подобия поилки, торчащего из стены заваленного штукатуркой прохода. За спиной его арка, со свода которой свисает, скрывая все, что лежит за нею, драная мешковина.
Вглядываясь в сидящего врага, Титус увидел, как тот подтянул колени к груди и уперся ступнями в обод поилки. Голова и плечи его были отвернуты в сторону, так что Титус не взялся бы сказать, что именно вытащил он из кармана. Стирпайк как будто поднял ладони ко рту, и те замерли в воздухе у его губ, и первый, высокий и визгливый звук бамбуковой дудочки пронесся по гулкому коридору – и все стало понятно. Какое-то время – трудно сказать, сколь долгое, – трое преследователей слушали игру одинокого исполнителя, проворные переборы пальцев по отверстиям, пронзительные, печальные импровизации. Один только Доктор и понимал, насколько мастерски играет Стирпайк. Один только Доктор сознавал, как холодна и стремительна эта музыка. Как она пуста и блестяща.
– Да существует ли что-то, чего он не умеет? – пробормотал, обращаясь к себе самому, Прюнскваллор. – Клянусь всяческой разносторонностью, он пугает меня.
Музыка смолкла, Стирпайк вытянул перед собою руки и ноги, а следом, сунув флейту в карман, встал. Титус ахнул, и двое, стоявшие сзади мальчика, отдернули его от угла. Несколько мгновений все трое едва решались дышать. Впрочем, никакие шаги не приблизились к ним по смежному коридору. Но что же увидел Титус? Ни Доктор, ни Флэй спросить не посмели, однако чуть погодя последний, осторожно глянув за угол, понял, что испугало мальчика. И самого его обезьянка Стирпайка долгое время ставила в тупик. Он давно уж не мог понять, кто там сидит, ссутулясь, на плече преследуемого им человека или проскакивает, цепляясь, по его боку. Иногда зверушка и вовсе исчезала. Она, например, ничего не добавляла к силуэту под терновым деревом, – Флэю оставалось лишь думать, что она, на долгое время укрывшись в складках накидки, висела, цепляясь за бок Стирпайка.
Теперь обезьянка подпрыгивала с ним рядом или замирала, привстав на ноги и побалтывая длинными тонкими ручками, так что морщинистые ладошки ее ворошили обломки штукатурки.
Отныне стало вдвойне важно не издавать ни звука. То, что пропустит мимо ушей Стирпайк, способна с легкостью услышать его обезьянка.
Однако открытие, испугавшее Титуса, имело значение малое в сравнении с тем, что Флэй выглянул из-за угла как раз вовремя, чтобы увидеть, как Стирпайк с обезьянкой вступили под арку и скрылись за мешковиной. Миг-другой, и никто бы уже не смог понять, поворотили они налево или направо. Да и сейчас трудно было сказать – куда, разве что колыхание драных тряпок могло как-то указать им направление.
Что там, за этим тряпьем? У них не было причин предполагать, что впереди ждут новые перебежки от одного угла к другому. Утомительность погони и неизменная необходимость хранить тишину – вот и все трудности, с какими они до сих пор сталкивались. Теперь же, глядя на еще покачивающееся в спокойном воздухе тряпье, все трое осознали, что начинается новый этап преследования.
Титус стиснул рукоять короткой железной кочерги, словно желая ее придушить. Доктор тряхнул головой, изогнул ноздри и на цыпочках приблизился точно к тому месту, на котором исчез Стирпайк. Флэй, настоявший на том, чтобы идти первым, уже отвел – не более, чем на полдюйма, – складку завесы и глянул влево. От увиденного кровь бросилась ему в голову и ходуном заходила рука.
Короткий проход открылся Флэю, а за ним – смутно идущий вниз участок другого коридора, наклонного, более широкого. Стены и пол его были облицованы холодным кирпичом – только-то и всего, – однако и лоб, и ладони Флэя мгновенно покрылись потом. Но почему? – ведь то же самое десятки раз попадалось ему на глаза этим утром. Разница же была вот в чем: эти кирпичи он уже видел прежде. Он попал на окраину собственных владений. Пройдя неизведанными местами, Флэй, не ведая того, приблизился к предместьям Гулких Залов – мира, который он давно уж освоил. Теперь он знал, где находится. Стирпайк знакомым только ему путем привел их в края, которые господин Флэй почитал недоступными.
Но что же делает здесь Стирпайк? Здесь, где когда-то стоял со стынущей в жилах кровью господин Флэй, стоял, вслушиваясь в жуткий смех. Здесь, где он ночь за ночью и день за днем безуспешно искал пристанище, из которого этот смех доносился. Здесь, где с той поры мертвым грузом легла тишина, – так что он не осмеливался возвращаться сюда, поскольку безмолвие этих мест стало еще более страшным, чем демонический хохот.
