Разумеется, вода будет спадать медленно, постепенно, однако Графиня исступленно сознавала: главное – время; никогда больше Стирпайк не очутится в сети настолько частой. Даже если потоп освободит один-единственный этаж, сотни путей протянутся во все стороны по всем его бесчисленным коридорам из мокрого камня. Времени терять было нельзя.
И сейчас-то театр военных действий – три верхних, сухих этажа и сырой «судоходный» (по которому раскрашенные суденышки резчиков сновали взад-вперед, или лежали, закренгованные, под огромными каминными досками, или покачивались, привязанные к перилам подзабытых лестниц, ярко отражаясь в темной воде) – весь этот театр – три сухих этажа и один полузатопленный, не были единственными местами, которые надлежало принять в расчет при составлении Генерального Плана. По счастью, в большинстве своем широко раскинувшиеся, по существу, бесчисленные разветвления главного здания Горменгаста, были еще затопленными и, следовательно, для изгнанника бесполезными. Оставалось, однако, немало башен, до которых молодой человек вполне мог добраться вплавь. А также оставалась Гора Горменгаст.
Графиня не питала опасений, что Стирпайк мог укрыться там – и не оттого только, что каждый вечер лодки пересчитывались и она знала: ни одна не украдена, – но и потому, что целая цепь судов, подобная низке цветных бусин, неустанно сновала, по распоряжению Графини, вкруг замковых вершин, днем и ночью преграждая беглецу путь к Горе.
Основу ее стратегии составляло соображение, что молодой человек должен чем-то питаться. Что до питья, такового ему хватало по горло.
Доказательством того, что он еще не погиб от голода или несчастного случая, послужило обнаруженное в тот самый день тело, плававшее лицом вниз рядом с перевернутой рыбачьей лодкой. Несчастный погиб не более нескольких часов назад. Во лбу его торчал круглый камушек.
Штаб-квартира Графини располагалась теперь в длинной узкой комнате над «судоходным этажом», ближе к его середине.
Сюда к ней стекались все донесения, здесь она отдавала приказы, обдумывала планы, изучала разного рода карты, распоряжаясь о быстром приготовлении новых, изображающих не картографированные до сей поры части Замка, – дабы Графиня могла получить о малейших его деталях представление не менее же ясное, чем о полном размахе ее генерального плана.
Покончив с приготовлениями, Графиня встала из-за стола и, поджав губы, что сообщило ей сходство с сидящим на плече ее щеглом, собралась уже с присущей ей тяжеловесной, неуклонной неторопливостью направиться к двери, когда в комнату вбежал запыхавшийся вестовой.
– Ну? – произнесла она. – В чем дело?
– Лорд Титус, госпожа моя… он…
– Он что? – Графиня резко повернулась к посыльному.
– Он здесь.
– Где?
– За дверью, ваша светлость. У него для вас важная новость.
Графиня подошла к двери и, распахнув ее, увидела сидящего на полу Титуса – голова свешена между колен, промокшая одежда изодрана в клочья, руки и ноги в ссадинах и царапинах, волосы посерели от грязи.
Титус не поднял головы. У него не осталось сил. Он был близок к обмороку. Юноша, пусть и неотчетливо, но сознавал, где он, поскольку ему пришлось, напрягая все тело, совершать долгие, опасные восхождения, одолевать по плечи в воде затопленные коридоры, головокружительно переползать наклонные кровли, стремясь лишь к одной цели – к этой двери, у которой он осел на пол. К двери в комнату матери.
Через некоторое время он открыл глаза. Мать стояла рядом с ним на коленях. Что она делает здесь? Он снова сомкнул веки. Возможно, ему это снится. Чей-то далекий голос произнес:
– Да где же бренди? – а после, чуть позже, он почувствовал, что его поднимают и к губам его прижимается прохладный край бокала.
Когда он снова открыл глаза, то уже точно знал, где он и почему.
– Матушка! – сказал он.
– Что случилось? – Голос Графини был совершенно бесцветен.
– Я видел его.
– Кого?
– Стирпайка.
Графиня застыла. Существо, созданное скорее из льда, чем из плоти, стояло сейчас на коленях рядом с Титусом.
– Нет, – произнесла наконец она. – Почему я должна тебе верить?
– Это правда, – сказал Титус.
Графиня наклонилась и, взяв его мощными руками за плечи, с обманчивой нежностью покачала взад и вперед, словно пытаясь унять смятение, сдавившее ей сердце. За мягким пожатием пальцев матери Титус почуял смертоносную силу ее рук.
В конце концов она спросила:
– Где? Где ты его видел?
– Я могу отвести вас туда… это к северу отсюда.
– Как давно?
– Несколько часов… часов назад… он заплыл в окно… в моей лодке… он украл ее.
– Он видел тебя?
– Нет.
– Ты уверен?
– Да.
– Говоришь, к северу. За Черными Камнями?
– Много дальше. Неподалеку от Каменных Псов и Контрфорса Ангела.
– Нет! – воскликнула Графиня так громко и хрипло, что приподнявшийся, опираясь на локоть, Титус отпрянул. Мать снова повернулась к нему. – Тогда он наш. – Глаза ее сузились. – Значит, тебе пришлось ползти по Тесаку? Самым верхом, по каменному острию?
– Пришлось, – сказал Титус. – Иначе бы я сюда не попал.
– От Северных Надгробий?
– Это так они называются, матушка?
– Так. Ты был на Северных Надгробьях, за Сукровицей и Серебряными Копями. Я знаю, где это. Ты был невдалеке от Двойных Перстов, там, где начинается Малая Рубаха и сужается Отвес. Между Перстами сейчас все залито. Верно?
– Там что-то вроде залива, – сказал Титус. – Если ты о нем говоришь.
– Мы немедленно окружим весь район. На всех уровнях.
Грузно поднялась она на ноги и обратилась к одному из стоявших вблизи мужчин:
– Созвать Командиров Досмотрщиков, сию же минуту. Заберите мальчика. Уложите его. Накормите. Переоденьте в сухое. Пусть поспит. Долго отдыхать ему не придется. Всем лодкам днем и ночью патрулировать Надгробья. Всем поисковым отрядам собраться и сосредоточиться на южной стороне Тесака. Пошлите гонцов. Мы выступаем ровно через час.
Она обернулась к Титусу, уже привставшему на колене. Окончательно поднявшись на ноги, он взглянул в лицо матери.
Та сказала ему:
– Иди, поспи. Ты молодец. Горменгаст будет отмщен. Сердце у замка крепкое. Ты меня удивил.
– Я сделал это не ради Горменгаста.
– Нет?
– Нет, матушка.
– Ради кого же тогда или ради чего?
– Все вышло случайно, – ответил Титус, сердце его колотилось. – Просто я оказался там.
Он понимал, что ему лучше смолчать. Понимал, что произносит слова запретные. Его трясло от волнения, вызванного столь опасной правдой. Остановиться он не мог.
