Литон развернулся к ней:
— Это еще почему?
— После вас мне стыдно…
— Да брось! — Литон протянул одну руку к стакану с виски, а другую к папке с нотами. — Что тут у нас? Давай-ка глянем. Вижу Баха…
— Нет-нет, я не смогу! После вас… — Бриджит пританцовывала на месте от восторга. — После вас — это преступление! Джоан, Грегори, поддержите меня! Скажите ему!
— А как насчет Сезара Франка? — предложила Джоан.
— Ну… можно было бы попробовать…
— Для нас с Гербертом он пустоват, — вновь удивил меня Экворт.
— Сойдет, сойдет, Джо, — сказал Литон.
— А вы его играли? — спросила Бриджит.
— Ну да…
— А не тогда ли, в «Глэдстоне», когда их концертмейстер Как-бишь-его не появился? — спросил мистер Экворт.
— Не надо об этом, Джо.
— Так давайте сыграем, мистер Литон. А что за концертмейстер? — спросила Бриджит.
Герберт Литон усмехнулся и подмигнул, отчего приобрел совсем уж нелепый вид.
— Изаи.
— Изаи! — едва не взвизгнула Бриджит. Затем резко села и закрыла лицо руками. — Боже, Боже, Боже, Боже! Какой кошмар! Послушайте… я никогда не пойму здешних людей и здешнюю жизнь. Мне надо уехать и жить в каком-нибудь в другом месте. Сперва ты идешь на фуршет и встречаешь там кучу людей, все такие воспитанные и образованные, но никто из них ничего не понимает. И ты думаешь: ладно, эти ничего не понимают. А потом ты идешь на другой прием, и там все совсем уж без затей, но вдруг кто-нибудь вроде вас, — она показала на Литона, — берет и играет Баха как Бог! При этом сначала вы делаете вид, что занимаетесь какой-то чепухой вроде страхования, затем предлагаете вместе сыграть Сезара Франка, и тут выясняется, что вы играли с Изаи! А вы, мистер Экворт, ничем не лучше, потому что я понятия не имела, что вы разбираетесь в музыке…
— Говорю тебе, деточка, ты покамест ничего не знаешь. Но не спеши, времени впереди много.
— Говорите что хотите, — проворчала Бриджит. — Вы все думаете, что я маленькая и глупая. Может, это и правда, хотя лично мне так не кажется. Однако же Браддерсфорд — странный город. Верно, Грегори? Ты ведь тоже это заметил?
— Да, заметил. Бриджит права. Здесь никогда не знаешь, что твой собеседник скажет или сделает в следующую минуту. Люди вроде бы современные на самом деле ничего не понимают. А те, кто на первый взгляд ничего не понимает, не устают удивлять! Мне тоже трудно к этому привыкнуть.
— Ну все, хватит рассусоливать, деточки, — прервал нас мистер Экворт. — Если ты согласна играть, Бриджит, начинайте.
Так Бриджит и Литон сыграли сонату Сезара Франка, и спустя две мировые войны я по-прежнему мог закрыть глаза от корнуэльского солнца, выбросить из головы беспокойный современный мир, наполовину лежащий в руинах, и услышать их музыку. Я слышал смелую, пусть немного неуверенную скрипку Бриджит, в голосе которой нарастали нежность и темная страсть, и легкое текучее фортепиано Литона. А приложив небольшое усилие, я мог увидеть его сгорбленный над клавиатурой силуэт, маленькое нахмуренное лицо Бриджит и ее спадающие на плечи волосы. Потом, помню, мы вновь слушали Баха, вновь ели, пили и играли с остальными в глупые салонные игры. Бриджит до конца вечера пребывала в восторженно-приподнятом настроении. Еще помню, как сквозь вьюгу и темную ночь я провожал сестер Элингтон домой, а потом брел к себе в Бригг-Террас: поскальзываясь и утопая в снегу, снова поскальзываясь и снова утопая. Изнутри меня грели смутные и грандиозные юношеские мечты. Не тогда ли, среди снега и мрака, начал раскрываться подобно цветку мой мир?
Впрочем, через пару дней меня постигло разочарование. Я вышел на работу, но праздники пока не закончились: пирогов, миндаля и изюма было еще хоть отбавляй. Однажды вечером я решил заглянуть в гости к Элингтонам. После позднего домашнего полдника я надел свой лучший костюм и отправился ловить трамвай на углу Уэбли-роуд. (Пожалуй, в моем браддерсфордском повествовании никак не обойтись без трамвая. Наши дни начинались и заканчивались в трамваях, и в этом транспорте я испытал чувства куда более сильные, нежели во всех последующих автомобилях, автобусах, поездах, пароходах и самолетах, вместе взятых.) Итак, я вновь очутился перед заветным домом, на сей раз в полном одиночестве и без приглашения; сердце бешено колотилось в груди. Я помедлил минуту, потом уверенно зашагал по узенькой дорожке к крыльцу. Смелость и инициативность наверняка будут щедро вознаграждены, думал я. Вечер удастся на славу! С наступлением темноты я стану полноправным членом волшебной компании… Я позвонил в дверь и стал ждать ответа, слушая собственное сердцебиение.
Дверь отворилась: все Элингтоны столпились в коридоре, закутанные в теплые пальто и шарфы.
— Это кеб? — услышал я чей-то голос.
Какая-то из девушек ответила, что нет. Я почувствовал себя так, словно пробежал без передышки целую милю. Красный и заикающийся, я стоял в коридоре и должен был как-то объясниться.
— А, Грегори! — удивился мистер Элингтон, делая шаг мне навстречу. — Надеюсь, ничего не случилось?
Я вспомнил, что сегодня он ушел с работы пораньше, и я бы, признаться, очень хотел сообщить ему, что контора сгорела дотла, или мистер Экворт спятил, или из Лондона пришла какая-нибудь срочная телеграмма… да что угодно!
— Н-нет, мистер Элингтон. Я… я просто шел мимо и р-решил зайти…
— Ах какая досада! — сказала миссис Элингтон милым спокойным голосом, который в ту секунду резанул меня больнее ножа. — Мы все идем на танцы к Форестам…
Джоан и Ева (Бриджит я не увидел) рассеянно улыбнулись — очень рассеянно, словно даже не видели меня и в душе безудержно плясали на приеме у таинственных и величественных Форестов.
— Да уж, извини, Грегори, — похожим рассеянным тоном произнес мистер Элингтон. — Лучше закрыть дверь, дует. Заглянешь на минутку?
— Нет-нет, спасибо. Я только мимо проходил… вот и подумал… — сипло проговорил я, после чего мгновенно удалился, не дав никому и слова сказать: презренный и всеми отвергнутый карлик. Однако по дороге домой я превратился в одинокого и беспощадного великана, которого Форесты — кем бы они ни были — чуть ли не на коленях умоляли прийти к ним на танцы. «Ну, хоть разочек! — причитали они. — У нас будут все Элингтоны!» Вот еще!
Вернувшись домой, я пошел прямиком в свою комнату и за один присест написал рассказ в триста сорок пять слов — столь насмешливый, холодный и язвительный, что через два дня сам не смог его читать.
На протяжении нескольких дней контору «Хавеса и компании» на Кэнэл-стрит посещал невозмутимый мрачный интеллектуал, неподвластный каким-либо колдовским чарам. Мистер Экворт, который не понимал моих изощренных метаний духа, решил, что я подхватил простуду, и посоветовал мне настойку хинина на нашатырном спирте и горячее виски с сахаром и лимоном. Я был подчеркнуто холоден и отрешен с мистером Элингтоном, однако он этого не замечал: я решил, что у него опять какие-то неприятности с немецким агентом. Ни мистер Элингтон, ни мистер Экворт не одобряли нового немецкого агента, выбранного против их воли лондонским начальством. Играя роль нелюдимого студента, отшельника-интеллектуала, я заперся в своей спальне, зажег шумный газовый камин и читал «Sartor Resartus»
[2]
Карлейля и «Уолдена» Торо — два литературных шедевра, будто специально написанных для хандрящих юнцов. Затем мистер Элингтон решил лично съездить в Германию, и мы с мистером Эквортом занялись подборкой нового портфолио образцов для наших немецких клиентов. Работали мы допоздна, и мистер Элингтон тоже задержался, чтобы написать несколько писем. Когда я уже собрался уходить, он позвал меня в свой кабинет.
