— Шлямпумпиттер! — заорал Оливер. — Говорю вам, душечки, мы с Форбсом и Эриком Сидом все продумали как нельзя лучше, до последней мелочи. До зари сидели! А было это, чтобы вы знали, в конце учебного года, когда мы на праздничном балу напились шампанского, и Форбс вдруг заявил: «Слушай, Элингтон, ну и тоска смертная! Давай поймаем Эрика и пойдем в мою комнату пить пиво и болтать!» Так мы и сделали, проболтали до пяти утра — или до шести? — и все-все продумали. Эрик будет заниматься оформлением, а мы с Форбсом — содержанием. Печатать будем все исключительно новое, включая рекламу. Говорю вам, у нас столько потрясающих идей, вы ахнете! У Форбса есть средства — на все не хватит, но он меня заверил, что запросто сможет привлечь спонсоров, — а Эрик знает отличное место для редакции… Напомни мне, Грегори, как-нибудь рассказать все поподробней. И ты, Бриджит, если тебе интересно. Начнем с ежемесячного издания, потом напечатаем несколько книжек — и тогда уж нас никто не остановит!
Минуту или две Оливер что-то напевал, затем умолк, чтобы перевести дух, поднял лицо к звездам и закричал:
— Жизнь, братцы мои, вот она, жизнь! Никаких компромиссов, полный вперед! Большинство людей сидят в своих норах и дрожат от страха. Но я хочу жить полной жизнью, ясно вам? Вкусить все ее плоды, черт побери! Слышите? — проорал он планетам и мерцающим солнцам, черным безднам, где притаились неведомые вселенные. — Вы дьявольски чудесны! Шлямпумпиттер!
Да, тот вечер запомнился мне именно словами и поведением Оливера, а не Бриджит — наверно, потому что больше я никогда его таким не видел. Времени у нас оставалось совсем немного. Жизнь Элингтонов очень скоро пошла прахом; а нас с Оливером в следующем году (мы оба записались добровольцами) разлучила война. Его убили под Живанши в конце мая 1915-го, о чем мне рассказал одноногий капитан, служивший с Оливером в одном батальоне, — мы вместе лежали в военном госпитале. «Наш сволочной командир его терпеть не мог, — сказал капитан. — Считал его чудаком и ненадежным малым, но все остальные знали: он наш человек. Сестрички у него были прехорошенькие, я видел фотографии. Им мы не стали говорить, что от него только горстка фарша и осталась…»
Больше я об Оливере Элингтоне ничего не слышал и ни разу даже не вспоминал его имя до того вечера с Джоан, в начале 1919-го. Однако теперь, сидя в номере гостиницы «Ройял оушен» много лет спустя, я вновь увидел Оливера: обратив лицо к звездам, он кричал: «Шлямпумпиттер!»
Прошло немало времени после нашего визита к Литонам, когда на Кэнэл-стрит произошло нечто неожиданное и повлекшее за собой большие перемены. Однажды утром, когда Бернард умчался по каким-то делам, а я сторожил дверь, в контору вошел молодой иностранец в светло-сером тесноватом костюме. Он не удостоил меня даже взглядом и надменно представился мистером Альбертом Харфнером. Я понял, что он имеет какое-то отношение к крупной немецкой фирме — нашим важнейшим зарубежным клиентам. Я часто слышал из уст Экворта и мистера Элингтона имя старика Юлия Харфнера — директора-распорядителя этой фирмы и давнего друга мистера Элингтона. Я догадался — и потом убедился в своей правоте, — что передо мной стоит сын старика: рослый, с покатыми плечами, еще не толстый, но румяный и гладкий, как яйцо, подобно многим немцам. Хотя он носил очки без оправы, его лицо казалось неприлично голым, словно он сознательно решил его оголить. Я сразу его невзлюбил, в ту же секунду, пока объяснял, что мистера Элингтона нет на месте. И тут началось.
Из конторы выскочил Малькольм Никси, а из комнаты для образцов тут же вырвался, отдуваясь и краснея, Джо Экворт. Заговорили они хором, однако Харфнер повернулся к Никси и приветствовал его со всем радушием, на какое только способны подобные типы. Видимо, они познакомились еще в Лондоне и успели подружиться. И когда Экворт, на которого гость совершенно не обращал внимания, впервые на моей памяти растерялся, Никси быстро подхватил Харфнера под руку, увлек в кабинет мистера Элингтона и закрыл за собой дверь.
Экворт, громко топая и пыхтя, вернулся в комнату для образцов. Даже волосы на шее у него встали дыбом. Я молча пошел следом. Он обернулся и прогремел:
— С какой стати ты позволил этому прохвосту увести его в контору?!
— А что я мог сделать? — спросил я. — При чем тут вообще я? Они с Никси давно знакомы, вот он и обратился сперва к нему, а не к вам.
— Так-то оно так, да только ты мог бы меня предупредить, что Харфнер явился!
— Я не успел. Вы с Никси сразу прибежали…
— Знаю, знаю, — пророкотал Экворт. — Помолчи, мне надо подумать. — Он втянул дым и погрузился в размышления, а потом тихим заговорщицким тоном молвил: — Открой-ка вон ту дверь. — Экворт показал пальцем на дверь из комнаты для образцов в небольшую переднюю, где несколько минут назад разыгралась сцена с Харфнером. — Хочу поймать мистера Элингтона прежде, чем он пройдет в свой кабинет и увидит там эту парочку.
Через десять минут в дверь вошел мистер Элингтон. Экворт успел его перехватить и отвел в дальний угол комнаты для образцов, а я тем временем не торопясь закрывал дверь. Услышал я немного, однако успел понять, что так тревожит Экворта. Мистеру Элингтону не нравился Альберт Харфнер: он был совсем не похож на своего отца, и иметь с ним дело оказалось неприятно. Однако мистер Элингтон не придал большого значения тому, что сын занял место отца: старику последние годы нездоровилось. Да, теперь сотрудничать с их фирмой станет труднее, а уж о дружбе и речи быть не может, но ничего страшного не случилось. Однако Джо Экворт — его хриплый шепот было очень легко разобрать — разволновался не на шутку. Ему не давало покоя внезапное прибытие Харфнера (совпавшее с появлением Никси), а также то обстоятельство, что они с Никси добрые приятели. Экворту виделась за всем этим какая-то афера.
— Брось, Джо, — услышал я мистера Элингтона. — Всюду ты видишь заговоры! Я знал, что Альберт Харфнер приезжал в лондонскую контору; они мне говорили незадолго до прибытия Никси.
— Вот-вот, — проговорил Экворт.
Мистер Элингтон рассмеялся:
— Ну и что с того? Почему они не могут быть друзьями? Никси, наверное, показал ему Лондон… они примерно одного возраста и наверняка вкусы у них одинаковые, как у нас с Юлием. В этом нет ничего предосудительного, хотя признаю, что Никси повел себя нехорошо: заперся с Харфнером в моем кабинете…
— Именно! — вскричал Экворт, даже не пытаясь говорить тише. — Я такого нахала в жизни не видал! Малый вольготно устроился: ни черта не знает о шерсти, проработал здесь пару недель, а уже тащит наших лучших клиентов в твой кабинет и чувствует себя здесь как дома! Хотя… — мрачно добавил Экворт, — он небось так и думает… что скоро контора ему отойдет.
— Джо, я ведь уже говорил…
Но Экворт в большом душевном смятении, какого я за ним прежде не замечал, перебил его:
— Нет, Джон, ты меня выслушай, пожалуйста, а потом я закрою рот и больше ни слова не скажу. Мы с тобой проработали вместе много лет, ты меня знаешь, а я знаю тебя. Сгоряча я могу ляпнуть гадость и потом пожалеть, но сейчас я выложу все как на духу — и жалеть не буду. Это серьезно, Джон, предупреждаю! Никси сюда не просто так прислали. И у него, и у них дурное на уме. Скоро ты сам увидишь, что мы ни одного заказа без Никси получить не сможем. Потом лондонское начальство начнет спрашивать, с какой стати мы теряем лучших зарубежных клиентов, а потом…
