— Отменная работа, — сказал Брент, когда мы отправились обедать. — Держу пари, твоя лучшая. У Георга есть несколько стоящих идей, так что вместе с ним и прекрасной Элизабет мы снимем отличное кино. Ты был прав насчет нее, Грегори. Она достойная и разумная женщина, работать с ней приятно и легко. Поначалу я в этом сомневался, но мы с ней здорово поладили. Завтра я устраиваю для нее большую вечеринку в «Клэриджес», это будет ее первое появление в свете. Джейк кого только не пригласил… ну да ты сам все знаешь.
— Могу себе представить, — с отрешенным энтузиазмом ответил я.
— Что-то случилось, старина?
— Нет-нет, ничего. Разве что малость проголодался. Где пообедаем?
Брент обнаружил очередной маленький клуб, где ему оказывали особое внимание. Уже через минуту мы были на месте, и это особое внимание буквально клубилось вокруг нас. Надо отдать должное кинопродюсерам: они по-прежнему пользуются огромным почтением окружающих, которое все остальные давно потеряли. Случись революция, фильмы наверняка очутились бы на самой вершине списка промышленных товаров. Брент неизменно получал все, что хотел. Сдается, поэтому у него и не было умных зрителей: плохо хотел. Сейчас он пожелал приличной еды и выпивки, и они не заставили себя ждать.
— Беда таких заведений в том, что они не могут вечно поддерживать высокий уровень, — сказал Брент. — Наверное, посетителей становится слишком много. Поэтому надо успеть взять от них все. Скажи им свое имя, пусть запишут тебя в постоянные клиенты.
— Нет, спасибо. Обед очень вкусный, Брент, но я не люблю такие места. Разлюбил.
Он мельком взглянул на меня. Брент был не дурак, хотя иногда говорил глупости.
— Заработался? Или Тралорна тебя подкосила? А может, случилось что? Утром ты был в неплохой форме…
— Хотел поскорей разделаться с работой, — нетерпеливо вставил я.
— Да-да, конечно. Но признаться, старина, вид у тебя какой-то недовольный. Если я могу помочь… ладно, хорошо, забудем об этом. Я слышал, Сэм Грумэн сделал тебе заманчивое предложение.
Я не стал спрашивать, откуда ему это известно. Такие слухи быстро распространяются. Наверно, в эту минуту кто-то уже звонит в Голливуд и рассказывает Сэму, что мы с Брентом обедаем.
— Да, со мной говорил Лео Блатт. А потом еще и телеграмма от Сэма пришла. Но я отказался.
Брент не стал скрывать восторга:
— Отлично. Я боялся, ты еще обдумываешь предложение.
Он махнул рукой нескольким людям, которые шли к нашему столику и, видимо, хотели с ним переговорить. Одним отточенным жестом он и поприветствовал их, и попросил не мешать, — пожалуй, именно этот дар делает продюсеров могущественнее всех режиссеров и сценаристов, руки которых не умеют говорить «Здоро´во! Не суйся».
Брент подался вперед.
— Если эта картина соберет хотя бы половину того, на что она способна, я все равно буду очень тебе признателен, Грегори. Не только за сценарий, но и за Элизабет. Дай мне неделю-другую, — я могу справиться и побыстрей, но ты ведь знаешь, как тяжело делать кино в сжатые сроки, — и мы обсудим планы на будущее.
Я покачал головой:
— У меня нет никаких планов.
— Конечно-конечно, ты работал как проклятый над этим сценарием, но у меня есть несколько идей — шикарных идей, — и я смогу отблагодарить тебя за верность нашей студии, вот увидишь.
Я мог бы ответить — и едва не ответил, — что не планирую работать на студии, да и никакого интереса к его шикарным идеям не имею. Но это было бы несправедливо. Уж очень искренне он радовался, да к тому же угостил меня превосходным обедом. Была и другая причина: я по-прежнему не имел ни малейшего представления о том, что буду делать или хотя бы хочу делать. Поэтому я решил не торопиться.
— Спасибо за обед, Брент, — сказал я, когда мы встали из-за стола. — Чудесно здесь кормят. Сегодня мы оба уходим в забой…
— Не надо, Грег. Я ничего не могу поделать…
— Да нет, нет, я знаю. Только хотел сказать, что подкрепились мы впрок. Даже чересчур. Сегодня я встречаюсь с Элизабет в «Дорчестере» — наверно, пойду пешком и самой длинной дорогой. А вечером перепишу ту сцену.
Я пошел по Пиккадилли, затем поднялся до самого Найтсбриджа, свернул в парк и быстро шагал еще полчаса, неся с собой легкую, но противную головную боль — результат продюсерского гостеприимства. Я был не в духе и сомневался, что смогу адекватно отреагировать на чудесный сюрприз, который подготовила для меня Элизабет. Конечно, у меня была одна догадка насчет этого сюрприза: возможно, сэр Дэвид Элингтон вернулся в Англию и согласился выпить с ней чаю. Но я не тешил себя мыслью, что выдающийся кембриджский ученый сильно обрадуется встрече с давним и не слишком близким знакомым. Очередная глупая выдумка Элизабет, заключил я, неся свою досаду и головную боль через Парк-лейн.
Когда она открыла мне дверь, я сразу заметил, что она по-прежнему ликует. Некая ее смелая задумка увенчалась успехом. На ней был бледно-желтый костюм и нелепая высокая шляпка с алыми перьями. Однако выглядела Лиз потрясающе — в десять тысяч раз лучше, чем кто-либо и что-либо в Лондоне.
— Ну, что ты задумала, Лиз? — начал я.
Она покачала головой, улыбнулась и провела меня в гостиную. На диванчике сидела невысокая женщина средних лет. Лица я не видел: его закрывали поля старой фетровой шляпы. Выглядела она бедно, и я решил, что женщина эта — швея, которая пришла от костюмеров снимать мерки. Поэтому я вопросительно посмотрел на Элизабет. Та стояла в дверях и как будто собиралась уходить. Только я открыл рот, как она скорчила недовольную гримаску.
— Итак, все готово! — ликующе воскликнула она. — Чай подадут через минуту, я распорядилась. Мне надо выйти на часок, но вы, думаю, не будете возражать.
Великолепное создание многозначительно улыбнулось сперва женщине на диванчике, а затем мне. Я присмотрелся к ней повнимательней: на сей раз она подняла голову, и под ужасной шляпой открылось ее лицо. На улице я бы ее не узнал, да и так тоже — если бы не слова Элизабет. Тридцать два года — это все-таки полжизни, а мы не виделись именно тридцать два года. Передо мной была Бриджит Элингтон.
— А вот и чай! — весело воскликнула Элизабет, сияя и переливаясь от счастья. — Чудесно, не правда ли? Если вам захочется еще чего-нибудь, не стесняйтесь, просите. Приятной беседы!
С этими словами она исчезла, точно золотое лето, и официант начал возиться с чайным сервизом: в унылом сером номере остались три безмолвных человека средних лет. Нет, я не грустил — скорее досадовал. Бриджит тоже не улыбалась, ее лицо словно было застегнуто на все пуговицы (подозреваю, она застегнула его, как только вошла в гостиницу). До ухода официанта мы не обменялись ни единым словом.
— Что ж, Бриджит, — с напускным восторгом произнес я, — признаться, я удивлен! Какая встреча!
— В самом деле, — без намека на чувство произнесла она. — Давай я разолью чай.
