Взяв ручку, я взглянул на лежащую передо мной страницу. На меня накатило чувство, похожее на то, что я испытал, пожимая руку Бэбкока. Я знал, что однажды возьму эту только что отпечатанную книгу регистрации, потрепанную и покрытую толстым слоем пыли, в той жаркой подвальной комнатушке и буду ее просматривать.
Выкинув эту мысль из головы, я прочитал последнюю запись на странице: «Канцлер Л. Дженкс с супругой». У меня задрожали руки, когда я представил себе, что если не подпишу сразу, то могу упустить это время. Эта мысль была какой-то жуткой. Я должен был лишь стоять, ничего не делая, – и тогда все изменится. «Нелегка жизнь звезды», – вспомнил я вычитанные где-то слова.
Потом я смотрел на свою руку, выводившую «Р. К. Кольер, Лос-Анджелес». Это меня тоже тревожило. Я мог бы подписаться «Ричард Кольер». Обычно я именно так и подписывался. Тот факт, что я видел свое написанное необычным образом имя в 1971-м, затем вернулся во время написания и скопировал то, что видел через семьдесят пять лет после подписания, оказался таким переплетением всевозможных связей, что голова у меня пошла кругом.
– Спасибо, сэр, – сказал клерк.
Он повернул к себе журнал, и я увидел, как он записывает номер комнаты – 350 – и время. «Двойной выигрыш», – поеживаясь, подумал я.
– В каком номере ваш багаж, сэр? – спросил клерк. – Я попрошу его забрать.
Пока он ждал ответа, я тупо уставился на него. Потом улыбнулся – улыбка, наверное, была страшно ненатуральной.
– Все в порядке, – произнес Р. К. Кольер. – Позже я сам его заберу. Там совсем немного.
«По сути дела, ничего».
– Очень хорошо, сэр.
Бдительный портье не стал проявлять излишнюю подозрительность к постояльцу. Он щелкнул пальцами, отчего я вздрогнул, и появился коридорный. Мистер Билс вручил тому ключ, и коридорный кивнул мне.
– Прошу сюда, сэр, – сказал он.
Он повел меня к лифту. Дверь с величавой медлительностью, поскрипывая, задвинулась, и мы поехали. Пока мы поднимались, коридорный с лифтером болтали об электрических лампочках, недавно установленных в лифте. Я не обращал на это внимания, размышляя об опасном состоянии, в котором все еще пребывал, – я полагал, что состояние это постепенно сглаживается, но сейчас убедился: риск сохраняется. В психологическом смысле я шел но туго натянутому канату. В любой момент что-то – слово, событие, даже мысль – способно было опрокинуть меня. Такое падение могло окончиться лишь одним ужасным приземлением – обратно в 1971 год. Я четко это понимал, и это приводило меня в смятение.
Мы вышли из лифта на третьем этаже, и коридорный повел меня вокруг террасы к крылу здания, выходящему на океан. Я увидел двух трубастых голубей, вышагивающих вверх по наружной лестнице к четвертому этажу и оставляющих на ступенях крошечные следы. Тогда я вспомнил, как коридорный говорил о том, что они принадлежат владельцу отеля и мистер Бэбкок требует, чтобы служащие тщательно убирали за ними.
Когда мы снова шли по внутреннему коридору, я заметил на полу у двери одной из комнат газету. Похоже было, что ее прочли и выбросили, так что я ее поднял, притворившись, что не замечаю недоуменного взгляда коридорного. Опять дежа-вю (разумеется, перевернутое). Газета называлась «Сан-Диего юнион».
Дверная ручка номера 350 была сделана из темного металла с выгравированными цветами. Я смотрел на нее, пока коридорный отпирал дверь. На миг я подумал о комнате, из которой «прорубил» себе путь вчера вечером, спрашивая себя, разгадана ли уже эта тайна.
Коридорный вручил мне ключ с красновато-коричневой овальной биркой и поинтересовался:
– Будут ли еще распоряжения, сэр?
– Нет, благодарю вас.
Я дал ему двадцать пять центов, полагая, что этого достаточно. Возможно, даже слишком много. Мне показалось, у него слегка выпучились глаза, и он отвернулся, пробормотав:
– Спасибо, сэр.
– Постойте, – сказал я.
Он остановился и обернулся.
– Подождите здесь немного.
– Да, сэр.
Закрыв дверь, я поспешно стащил сюртук и брюки, предварительно сняв ботинки. Протянув руку за дверь, я вручил одежду коридорному.
– Пусть это отгладят и принесут мне примерно через час, – попросил я.
– Да, сэр, – донесся его голос из коридора.
Интересно, что он подумал. Постоялец из отеля «Дель Коронадо» с единственным костюмом? Да сохранят нас святые угодники.
После того как он ушел, я повернулся и осмотрел комнату.
Небольшая, не более двенадцати на четырнадцать футов. Минимальный набор мебели: темная деревянная кровать, рядом прямоугольная тумба с двумя ящиками, стоящая на массивном основании с четырьмя ногами; большой темный комод на ножках в форме львиных лап; плетеное кресло и зеркало в раме с завитушками на стене над комодом. Никаких ламп, освещение от люстры, висящей под потолком, – вроде той, что была в комнате, в которой я проснулся вчера. Камин в правом, дальнем от входа углу. Я ничего не забыл? Ах да, фарфоровая плевательница у плетеного кресла – образец утонченности конца века. Надо мне усовершенствовать свой плевок.
Прежде чем снять костюм, я швырнул пакет с покупками на кровать. Теперь взял его и понес к комоду, Достал вещи одну за другой и положил на комод. Потом, осознав, что слышу шум прибоя, подошел к окнам.
И опять был поражен близостью отеля к океану. Прибой был высоким, на песок с неумолчным ревом накатывались волны с белыми гребнями. Там, на каменном волнорезе, я заметил мужчину – вероятно, одного из постояльцев. Он был в цилиндре и длинном плаще. Всматриваясь в море, он курил неизменную сигару. Стоит ли добавлять, что он был плотного телосложения? Далеко в заливе, похоже, стояло на якоре какое-то морское судно.
Я обратил взор вправо, на то место пляжа, где мы с Элизой встретились впервые. Думая о ней, я долго туда смотрел. Что она сейчас делает? Вот-вот должна начаться репетиция. Думает ли она обо мне? Я ощущал прилив неудержимого желания увидеть ее, но старался всеми силами его подавить. Нужно было пережить еще три с половиной часа. И я не смогу их пережить, если стану предаваться размышлениям о том, как она мне нужна.
Повернувшись, я обнаружил в верхнем ящике комода почтовую бумагу, которая пригодилась мне для продолжения записей о происходящих событиях.
Сейчас я сижу на кровати в новом, с иголочки, белье – которое нельзя назвать чересчур соблазнительным – и просматриваю «Юнион», читаю новости дня, который вчера (моего вчера) был частью отдаленного прошлого.
Однако, помимо того, что побуждает меня к чтению, в самих новостях нет ничего волнующего. Жизненные коллизии в 1896 году удручающе знакомы. Вот, к примеру, заголовок: «ПРИЗНАЛ СВОЮ ВИНУ. ПАСТОР ПРИЗНАЕТСЯ В ПОПЫТКЕ УБИЙСТВА ЖЕНЫ ПУТЕМ ОТРАВЛЕНИЯ». Подзаголовок: «Несчастный приговорен к шести годам тюрьмы». Вот что я называю объективной журналистикой.
