— Нет, я серьезно, пап, сколько?
— Она отдала мне половину. Я отказывался. Настаивал даже, но она сказала, что эти деньги мы заработали вместе и что без моего вклада у нее ничего бы не получилось, хотя это полная ерунда, Аманда, мой вклад составлял десятую, тысячную долю того, что было сделано ею.
— Но она все равно отдала тебе половину.
— Заявила, что, если я не возьму, это превратит искусство в ложь.
— Когда же, черт возьми, я смогу познакомиться с этой женщиной? — требовательно спросила Аманда.
Джордж не сразу понял ее и лишь через пару секунд осознал, что Кумико и Аманда действительно до сих пор незнакомы. Как-то так получалось, что эти две женщины в его жизни никогда не появлялись одновременно. Странно. Хотя, если честно, в компании с Кумико он сам забывал обо всех прочих жителях этой планеты — так, словно мог бы запросто без них обойтись. Он ощутил укол совести и сымпровизировал на ходу.
— Скоро, — соврал он. — Она предлагает устроить вечеринку с коктейлями.
— Вечеринку с коктейлями? Где?? В 1961 году?
— Кок-тейль! — сказал Джей-Пи, шумно отстреливая кого-то из пальца, как из пистолета.
— Ну, возможно, она слегка старомодна, — сказал Джордж. — Но это всего лишь идея.
— В общем, я хочу ее видеть. Женщину, которая за один день заработала твою месячную выручку.
— Я тоже немного участвовал. Я же сделал льва.
— Говори что хочешь, Джордж.
Был у Кумико и другой набор табличек — тех, что Джорджу она показывать не спешила. Их было тридцать две, рассказывала она, и все они тихонько дремали в уголке ее саквояжа — пять стопок, связанных вместе белой лентой, с проложенной между табличками бумагой, чтобы не царапались друг о друга.
— Это другой мой проект, покрупнее, — сказала она.
— Ты не обязана мне показывать, — пожал он плечами.
— Я знаю, — кивнула она с едва заметной улыбкой. — Но возможно, еще покажу.
Что она и сделала однажды субботним вечером в его типографской студии. Джордж вернул Джея-Пи Аманде после второй подряд субботы, проведенной ею за подсчетами автомобильных пробок то ли в Ромфорде, то ли в Хоршеме, то ли в еще каком захолустье с бабушкиным названием, и выдворил из студии Мехмета, который ненавидел работать в одиночку и клялся, что после обеда у него повторная проба на роль в бродвейском мюзикле «Злая», что показалось Джорджу чистым враньем, но он все равно отпустил пройдоху на все четыре стороны.
С Кумико он не виделся уже два дня. График их встреч оставался непредсказуемым. Теперь она завела себе мобильник, но на его звонки почти никогда не отвечала и чаще всего просто заглядывала к Джорджу в студию поинтересоваться, не желает ли он составить ей компанию сегодня вечером.
Он всегда отвечал «да».
В этот же день она зашла поздно, уже перед самым закрытием. Как всегда, с саквояжем в одной руке и белым плащом, неизменно переброшенным через другую — не знаешь, какие сюрпризы еще преподнесет эта зима.
— Моя дочь очень хочет с тобой познакомиться, — сказал он, пока она открывала саквояж.
— Взаимно, — ответила Кумико. — Видимо, это станет возможно на вечеринке, о которой ты мне рассказывал?
— Да, — сказал Джордж. — А что, и в самом деле, давайте…
— Это нечто вроде истории, — прервала она его деликатно, словно не нарочно — так, будто вопрос о табличках, которых он еще не видел, был задан им секунду назад, а вовсе не пятью-шестью вечерами раньше.
Она полезла в саквояж и вместо того, чтобы показать ему свою новую работу с использованием фигурки, которую он недавно вырезал (кулак, в котором иссякла тяга к насилию, сжатый так, как люди стискивают последнее, что им дорого), извлекла на свет стопку табличек, перевязанную белой лентой.
— Нечто вроде мифа, — продолжала она, выкладывая пачку на конторку, хотя распаковывать не спешила. — Сказка, которую мне рассказывали в детстве и которая с годами переросла в нечто большее.
Но даже после этих слов она не пошевелилась, чтобы развязать ленту.
— Ты не обязана, — сказал Джордж.
— Знаю.
— Я подожду. Я же говорил тебе, что готов ждать чего угодно.
Она посмотрела на него очень серьезно:
— Ты наделяешь меня чересчур большой властью, Джордж. Это нетяжелая ноша, но рискует стать таковой, а я этого не хочу. — Она коснулась его руки. — Я знаю, что ты поступаешь так от своей большой доброты, но может наступить день, когда мы оба пожалеем о том, что ты не обращался со мною хотя бы немного небрежнее. И риск того, что такое возможно, должен оставаться всегда, Джордж. Там, где нет места для тяжести или боли, мягкость не имеет смысла.
Джордж судорожно сглотнул.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Тогда давай посмотрю.
Приоткрыв губы, она округлила их в радостном удивлении:
— Ты уверен, Джордж? Моей первой мыслью было сказать тебе «нет». Но как здорово! Конечно, сейчас покажу.
Она развязала ленту и показала ему первую картинку.
Перья покрывали табличку почти полностью. Торчали в разные стороны, ныряли одно под другое и сплетались между собой, все — ослепительно-белые. И лишь одно перо на их фоне — также белое, но слегка иного оттенка — было обрезано, закручено и подшито в форме младенца.
— Эти работы — не для продажи, — пробормотала она, не решаясь показывать дальше.
— Да уж, — лишь проронил Джордж.
— Но что бы ты мог добавить? — спросила она. — Чего здесь не хватает?
— Всего хватает, — ответил Джордж, отслеживая каждый контур белого фона и каждый — немного иной белизны — изгиб силуэта младенца.
— Ты знаешь, что это неправда, — возразила она. — Почему я и прошу тебя над этим подумать.
Джордж исследовал картину заново, пытаясь отключить аналитический ум и поймать спонтанные образы, которые навевает его сознанию это изображение.
— Я бы добавил пустоты, — сказал он. — Пустоты из слов. Вот чего здесь не хватает… — Он поморгал, будто приходя в себя. — По-моему.
Она кивнула:
— И ты готов вырезать для меня из слов эту пустоту? И что-нибудь к другим работам — так же, как ты делал до сих пор?
— Разумеется, — сказал он. — Все что угодно.
Они вернулись к табличкам.
— Что же здесь происходит? — спросил он. — Ты сказала, это миф. Что за миф?
Она снова кивнула — так слабо, будто не собиралась отвечать.
Но все-таки заговорила, и это было началом истории.
— Она родилась от дыхания облака, — произнесла она.
И продолжила дальше.
В понедельник, проведя с нею выходные, вновь запутавшись в частностях, но, по большому счету, обретя безмятежность и познав усладу, Джордж повесил на стену в студии уже третью картину, которую они собрали вместе — и последнюю из тех, что не входили в ее «частное» собрание из тридцати двух работ.
