— Они преданы тебе, Джордж. Ты источаешь благонадежность. Лучший друг собственной дочери. Лучший друг своей бывшей жены.
— Не думаю, что лучший…
— И Кумико — достаточно красивая, талантливая и загадочная, чтобы покорить сердце любого мужчины на свете, — почему-то выбирает тебя. Ты когда-нибудь задумывался почему?
Джорджа бросило в жар — видимо, из-за лихорадки.
— Это не потому, что я благонадежен.
— Это потому, что ты вызываешь в людях благонадежность. Никто не хочет тебя подвести. Это, конечно, их слегка раздражает — и меня в том числе, — но они все равно не отстают от тебя, потому что хотят знать, что у тебя все в порядке. — Мехмет пожал плечами. — Ты нравишься людям. А они нравятся тебе, и это означает, что они стоят того, чтобы тебе нравиться, не так ли?
Пожалуй, это было самое милое, что Мехмет когда-либо ему говорил, и посреди всего этого безобразия Джордж даже ощутил приступ любви и доброты.
— Ты уволен, Мехмет.
— Что?!
— Я не сержусь на тебя. И даже не разочарован тем, как ты работаешь. Хотя, может, и есть немного. Но если ты останешься здесь, однажды тебе придется взвалить дела всей студии на себя, и это будет самое печальное событие на свете. Ты заслуживаешь лучшего.
— Джордж…
— У меня в банке тонна денег от этих чертовых табличек. Я выплачу тебе солидную компенсацию. Но тебе нужно браться за ум, Мехмет. Я серьезно.
Мехмет открыл было рот для возражений, но вдруг застыл:
— Насколько солидную?
Джордж рассмеялся. Что в последнее время случалось все реже.
— Рад был знакомству, Мехмет.
— Что, я должен уйти прямо сейчас?
— Нет. Конечно нет. Сперва закончи с беджиками для конференции.
Джордж вернулся к вырезанию, но руки очень быстро теряли былое проворство. Он посмотрел на первую табличку, которую они с Кумико создали вместе, все еще висевшую на стене над его столом. Дракон и Журавушка — опасность и безмятежность — смотрели на него со стены. Чудо первого шедевра. Как это ему тогда удалось?
И как ему, черт возьми, это сделать теперь?
Через день после вечеринки Кумико аккуратно расставила все таблички из своей «личной» серии на книжных полках в его гостиной — по кругу, так, чтобы вся история рассказывалась по порядку.
Мандала его души, составленная из ее табличек. Он сосчитал их. Тридцать одна.
— Осталось закончить всего одну, — сказала она.
— Конец истории, — отозвался он. — Будет ли он счастливым?
Она улыбнулась так, что у него защемило сердце:
— Смотря что ты считаешь счастливым.
Джордж обвел взглядом таблички:
— Все, как всегда, зависит от случайных обстоятельств, не так ли? И счастье каждого может улетучиться в любой момент.
Она посмотрела на него:
— Ты боишься, что у тебя можно отнять твое счастье, Джордж?
— А кто этого не боится?
Она задумалась, глядя на предпоследнюю табличку.
— Еще одна, — повторила она, — и конец этой истории.
Еще одна — и конец, думал он теперь, глядя на недовырезанную фигурку и гадая, какие кусочки бумаги куда и как добавлять — и что, вообще говоря, постепенно из них получается. Эта фигурка предназначалась для последней таблички Кумико, которая, как всегда, отказалась сообщить ему, чего именно от него хочет. Впрочем, «отказалась», пожалуй, слишком сильное слово — скорей уж она просто избежала ответа, когда он об этом спросил, но с каждым днем его беспокойство усиливалось. Ибо это все больше походило на экзамен, который он может вот-вот завалить.
— Ты — художник, Джордж, — сказала она. — Прими это как данность. А если ты художник, ты поймешь, когда нужная форма появится из-под твоей руки.
— Но над чем работаешь ты? Если бы я знал…
— Лучше тебе не знать.
И тогда Джордж, к своему же удивлению, съязвил:
— Где-то я уже это слышал…
Они не ругались после этого, но в воздухе теперь повисла холодная вежливость. Возможно, им и правда следовало бы наорать друг на друга, поссориться по-настоящему хотя бы однажды, чтобы в итоге либо окончательно расстаться, либо — и Джорджу это казалось наиболее вероятным, и вовсе не потому, что он сам жаждал этого, — сблизиться еще сильнее. Но вместо этого она (вежливо) настояла на том, чтобы уйти к себе, заявив, что ей крайне важно закончить работу прежде, чем она окончательно переселится к нему.
Он надеялся, что это отнимет у нее сутки, ну двое, но дни шли за днями, затем пролетела неделя, а Кумико все работала у себя и не спешила переезжать к нему насовсем. Мало того, неделя эта сопровождалась проклятой лихорадкой, а также сплошными неудачами в собственной работе, и вот в один ужасный, отвратительный вечер после того, как он прождал ее целый день, в его голову закралась одна-единственная, но смертоносная мысль о том, что она просто не любит его.
И мысль эту оказалось слишком страшно вынести в одиночестве.
Это не заняло и нескольких секунд, непостижимых и мимолетных, но он вдруг понял, что уже взял телефон и набрал номер Рэйчел.
— Джордж, — отозвалась она так, будто заранее знала, что ему нужно.
Примчалась она сразу же, невзирая на поздний час, и показалась Джорджу совсем немного, но все же безумной.
Но это не остановило его.
— Это для вашего большого проекта? — спросил Мехмет, выныривая из-за его плеча так внезапно, что Джордж подпрыгнул на месте.
— Боже, Мехмет, я чуть не порезался! — воскликнул он. — Какого большого проекта?
— Ходят слухи…
— Какие слухи? У нас просто небольшой перерыв, вот и все.
— Главное — заглядывать в правильные источники, Джордж, а с этим у тебя нелады. Но информация не перестает распространяться лишь потому, что ты этого не хочешь.
— О чем ты?
Мехмет вздохнул так, словно разговаривал с тупым учеником:
— Ваши таблички отлично продавались. Потом вы вдруг прекратили их делать…
— Мы не прекратили, мы просто…
— Я тебя умоляю. Как реагируют люди, когда не могут чего-нибудь заполучить? Они ведут себя как дети. Дайте, дайте, дайте. Если бы вам нужен был меньший спрос, вы бы изготовили уже миллион табличек, а не ноль!
Джордж вернулся к вырезанию:
— Я за всем этим не слежу. Нет никакого большого проекта. По крайней мере, для них.
Мехмет пожал плечами:
— Ну, и ладно. Может, хотя бы сам этот разговор подкинет вам какую-нибудь идею? Искусство — оно ведь на этом строится, правда?
