Ну, или вот, скажем, такая ситуация: что-то кто-то про кого-то сказал нехорошее за глаза. Нехорошее, обидное, но правду. Про габариты, например, лысину или еще что-нибудь этакое. А тот, о ком была речь, случайно услыхал из-за угла. Явился и предъявляет претензию. Ослышался я или как? Конечно, необходимо соврать. Конечно, конечно, ослышался! Не потому, что боишься последствий, а потому что нельзя говорить гадость в глаза. И спасение — тут же соврать на этот счет публично. И неважно, что никто в это не поверит. Лица будут спасены, вот в чем дело. А это великое дело. И в этом — суть знаменитого английского лицемерия. Сашок постепенно пришел к выводу, что оно, это лицемерие так называемое, в общем-то замечательная вещь. Помогает людям как-то жить друг с другом. Отсюда же и политкорректность выросла. Тоже в основе хорошая вещь, хотя в больших количествах и становится трудно выносима.
Анна-Мария как-то объяснила ему, что для англичан понятие «fair play» — то есть справедливой, честной игры — гораздо важнее правды. А разве это не одно и то же, удивлялся Сашок. Нет, не совсем, отвечала Анна-Мария. А помолчав и подумав, добавляла загадочно: даже и совсем нет. Хотя они, конечно, и родственники, но не самые близкие. А ты же знаешь, какие сложные отношения бывают даже между родными братьями, не говоря уже о двоюродных.
Нет, ну разве же это не англичане про ложь так много понапридумывали всякого такого? Да они — первейшие спецы по лжи! Недаром для нее у них столько терминов и хитрых выражений. Уж они-то ее исследовали глубже всех остальных народов. Понимая ее всемирно-историческое значение. Парадокс здесь вот в чем, как-то сказала Сашку Анна-Мария: все народы врут, производят ежедневно и ежеминутно тонны вранья — и на бытовом уровне, и на государственном, и на всех прочих. Но англичане — честнее других на этот счет. Понимают неизбежность этого явления. Нет, нет, они вовсе не поднимают ложь на щит. Это печально, но… они видят в ней неизбежное зло. Достойное осуждения, но не абсолютного. Учитывая объективную слабость человеческой натуры.
Тут с уст Сашка чуть было не сорвалось: да, ты права, это, наверно, как с адюльтером, общество осуждает, осуждает, но остановить этого явления не может и не сможет никогда. Даже в строго исламских странах, где за это дело положена смертная казнь, ничего не получается…
Но Сашок вовремя все-таки остановился. Понял неуместность, бестактность сравнения. В данном контексте. С данным собеседником. То есть проявил столь высоко ценимую англичанами — выше правдивости — тактичность. Иначе говоря, сэкономил на правде слегка.
И не от англичан разве слышал Сашок рассуждения о том, что умение лгать — одно из самых радикальных отличий человека от животного. И что страдающие многими психическими болезнями или дефектами развития лгать не могут. Пораженные аутизмом или синдромом Аспергера — тоже. Или вот: жил всю жизнь человек, жил, социально преуспевал, карьеру делал, а на старости лет заболел бедняга мучительной болезнью Паркинсона. И одно из проявлений болезни — человек теряет способность лгать. Ведь надо иметь мощное воображение, обладать высокоразвитым абстрактным мышлением, чтобы нарисовать в своем сознании то, чего не было, а потом еще и передать это другим — да еще правдоподобно, убедительно… Без умения лгать не было бы искусства, по крайней мере художественной литературы уж точно никак… А некоторые даже полагают, что и религии быть бы не могло, с ее великой утешительной абстракцией (про жизнь после смерти). Что ни говорите, а умение лгать требует больших талантов. И англичане им вполне владеют.
Оскар Уайльд — гений, который мог появиться только в Англии и которого, видимо, надо считать изобретателем «стёба». Так вот, он написал эссе под названием «Упадок лжи», в котором отчасти всерьез изложил мысль, что истинная цель искусства — вовсе не отражать жизнь, а «рассказывать красивую неправду». (Lying, the telling of beautiful untrue things, is the proper aim of Art!)
Один из двух дискутирующих на эту тему персонажей сокрушается по поводу пагубного увлечения искусства натуральностью, естественностью, природностью. Он сильно огорчен стремлением непременно отражать реальность. Вот в чем причина упадка как самого искусства, так и общества и его морали. Интересно, Уайльд это совсем всерьез или — как раз — «красивая неправда»? Или и то и другое сразу? Так сказать, в каждой шутке есть доля шутки?
А в какой, интересно, стране проводится ежегодный «Большой конкурс вранья», который устраивает клуб «Крик Крэк»? Нет, это безусловная правда, что именно англичане подняли художественное вранье на принципиально новый уровень — когда оно даже не пытается быть правдоподобным. «Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу»… «Three wise men of Gotham went to sea in a bowl…»
И кто, кстати, выражение «stretching the truth» — «растянуть правду» — придумал? Пушкин? Нет, это ваше, чисто английское выражение. Чаще всего означает: преувеличить слегка, натянуть, растянуть правду… Ведь так часто граница между правдой и ложью оказывается нечеткой, размытой, и если залезть за нее совсем слегка… И очень близкое, но не абсолютно то же самое — to bend the truth — прогнуть правду. Нажмешь, заставишь ее, голубушку, чуть-чуть выгнуться в ту или иную сторону, и глядишь, уже не различить, где эта самая несчастная граница! Это ведь все так субъективно! А еще вот это чудное — to be economical with the truth!
Разве не гениально? Особенно для нации великих экономистов. Быть бережливым с истиной. Ну ведь и в самом-то деле, поди плохо — уметь экономно расходовать такую ценную субстанцию, как правда? Беречь ее, лапушку, необходимо, заменяя, где можно, на эрзац! Экономика должна быть экономной. И расход правды — тоже.
Но в таком случае чего же так взъелась на него Анна-Мария? Что это она вдруг превратилась в такую пуристку? Уподобилась какой-нибудь русской Марье, которая не желает мужику своему простить небольшой спасительной лжи? Вернее так: простить-то она его в итоге простит, куда денется, но только — после основательного вытья и причитаний, а в семьях попроще и не без рукоприкладства. И после унизительных извинений главы семейства. Так, по крайней мере, представлял себе русскую семейную жизнь Сашок. Может, и неверно представлял. Откуда ему было знать?
Как бы то ни было, Анна-Мария — не баба Маня какая-нибудь, скалки в руку не возьмет. Извинений требовать тоже не станет, причитать вслух и ругаться — тем более. Но не простит. Может не простить. Бог ее вообще знает, что теперь будет. У них же семья ненормальная, они и не ссорились никогда. Практического опыта никакого.
Но все же, ворчал Сашок себе под нос, ворочаясь на королевского размера кровати, как-то это все не по-английски. Если уж англичанка, то будь добра и веди себя соответственно. А то, понимашь…
Глава 10. Тонкие пальцы
С утра он проснулся с этой мыслью: нехорошо! Очень даже нехорошо получается, что он ничего не рассказал жене о сомнительной подработке для Беника. Получилось, что Анна-Мария ничего не узнала о том, что на следующий день Сашок должен был, по заданию Беника, сопровождать «новую русскую». Ссора ссорой, но надо было бы, пускай сквозь зубы, пусть с обидой в голосе, но все же как-то жену предупредить. Хотя объяснить ей ничего толком невозможно. Причем выхода нет: с долгом-то надо расплатиться, и хорошо бы побыстрей. Для того хотя бы, чтобы от этого криминального шута скорее избавиться, забыть его как страшный сон вместе с его еще более опасными конкурентами — чернокожим гангстером Дынкиным и его подручным Лещом.
