Но бог с ней, с кухней. Сашку чрезвычайно понравились высокие потолки со старинной лепниной, затейливые хрустальные люстры и аутентичный черный камин, отделанный по бокам кафелем изумительно бежевого цвета, с решеткой и щипцами, а также всякими другими блестящими инструментами для управления огнем. А еще внизу, под домом, был вырыт огромный чулан — фактически просторная полуподвальная комната с собственным окном.
Наверху располагались две спальни и кабинет Джона. Анна-Мария занимала третий, чердачный, крутой конструкции этаж с не очень высоким, но красиво скошенным потолком и перекладинами из эффектного полированного дерева. Весь этаж был в ее распоряжении: у нее было здесь две комнаты — гостиная и спальня с маленькими смешными окошками и, соответственно, своим собственным (а вы как думали!) туалетом и рукомойником. Все это богатство она теперь делила с Сашком, который, впрочем, вовсе не ощущал себя здесь хозяином. К тому же в доме часто кто-то гостил: то тетушка Лиз из Брайтона, то дядюшка Дэвид из Эдинбурга, то еще кто-то из родственников.
Если гостей оказывалось двое, то один ночевал в большой гостевой на втором этаже, через стенку от «мастер бедрум» (хозяйской спальни), а другой спал на третьем, временно лишая молодых гостиной. Там же жили и нередко появлявшиеся в доме подружки из прежней жизни Анны-Марии — товарки по Ноттингемскому университету, а то и по «Сити оф Ландон скул фор герлз» — очень престижной, судя по всему, лондонской школе для девочек.
Кстати, с названиями этажей у Сашка не все сразу получалось. То есть он, конечно, еще из школьного курса знал (14-я специальная, с изучением ряда предметов на английском языке— это вам не хухры-мухры!), что второй этаж надо называть первым, третий — вторым и так далее. Но знать — это одно, а привыкнуть и не путаться — это другое. Поначалу же он некоторое время пугал тестя с тещей, говоря: «Пойду, пожалуй, спущусь на первый», когда он, по их мнению, как раз на первом этаже и находился. Или: «Поднимусь на третий», в то время как по английскому счету третьего этажа в доме не было вовсе. Сашок даже думал, что, возможно, именно в такие моменты Джон и Мэгги приходили к выводу, что их «сын в законе» — парень, конечно, ничего, и даже, может быть, умный, но несколько рассеян, и вообще… Особенно — вообще.
Конечно, Сашкова репутация пострадала и от нескольких других дурацких инцидентов, которые, как назло, происходили с ним, пока он, нервничая и сердясь на самого себя, осваивался в чужом быту и в чужих запутанных правилах и обычаях. А ведь первые впечатления — самые сильные, и сложившиеся в период знакомства предубеждения бывает так трудно потом преодолеть…
Например, чуть ли не на второй день своей английской жизни Сашок попал впросак, когда, изучая альбом семейных фотографий (важнейший — и совершенно обязательный шаг в налаживании тесных, неформальных отношений с английскими родственниками), откровенно отозвался о габаритах тетушки Лиз.
А как долго он не мог запомнить, что крышку унитаза нужно обязательно опускать после каждого пользования туалетом. Или что задавать вопросы о стоимости дома или заработной плате — признак самого дурного воспитания, в то время как цены на продукты питания и жалобы на дороговизну — наоборот, вполне допустимый предмет беседы. Просто даже номер три (или четыре) после погоды, летнего отдыха и проблем общественного транспорта.
А еще Сашок сглупил, притащив с собой из Москвы тапочки — никто, кроме него, при входе в дом обувь не переодевал, а его упорное следование этой русской привычке воспринималось как вызов.
Кроме того, он был виновен и в других, более фундаментальных грехах. Так, он долго не понимал, что на вопрос «хау а ю?» (как дела, то есть) можно отвечать лишь короткой фразой (на выбор — «ай эм файн, фэнк ю!» или «куднт би бета!» или «нот ту бэд!»). То есть в любом случае, вне зависимости от реальности, надо утверждать, что у тебя все «хорошо», «отлично», «лучше не бывает» и так далее. И обязательно благодарить за вопрос. Жалобы на жизнь в ответ на «хау а ю» считаются совершенно неприличными, а подробные рассказы об обстоятельствах существования — признаками интеллектуальной неполноценности.
Теперь Сашок чуть ли не каждый вечер «с отвращением листал» свою английскую жизнь. Нет, на самом деле все было не так уж ужасно, ну и что, что показался вновь обретенным английским родичам этаким Иванушкой-дурачком! Ничего страшного: во-первых, англичане привычны к разного рода эксцентрике, и для них этот русский народный персонаж в диковинку, а значит, не только раздражает, но и развлекает. Во-вторых — и это важнее, — люди они скорее добрые и явно подтверждают известную поговорку о различии между французами и британцами, ту самую, которую не оценила почему-то Анастасия, а зря. Ведь это немаловажно, что, в отличие от своих соседей с другой стороны Английского канала (или Ла-Манша, как имеют наглость называть его лягушатники), британцы иностранцев жалеют, а не презирают. Представляете, действительно, какой ужас: взять и родиться не англичанином!
Иногда Сашку до того была неохота идти в дом общаться с Джоном и Мэгги, что его тянуло даже спрятаться до ночи в саду, благо там было где. Сад у Мэннингов был по российским понятиям большой, а по местным, британским — довольно обыкновенный, соток так примерно двадцать. По некоторым смутным намекам Сашок догадывается, что его «родители в законе» легко могли позволить себе купить дом побольше и в более шикарном районе, особенно на пике карьеры Джона в лондонском Сити. Ведь он был там порядочной шишкой (какого размера, Сашок, впрочем, точно не представлял, его попытки прояснить историю карьеры тестя натыкались на стойкое сопротивление — Джон отшучивался, называя себя «винтиком гигантской финансовой машины»). Как бы там ни было, Мэннинги привязались к дому, приобретенному тяжким трудом в бедной юности. Явление, кажется, очень распространенное среди представителей среднего класса и даже среди «аппер-мидлов» — его верхней части. И город им тоже почему-то безумно нравился. «Меня увезут из Фолкстона только в ящике», говорил иногда Джон. «А я больше всего люблю наш сад», — проникновенным голосом добавляла Мэгги.
Сашок понимал, что сады занимают в национальном сознании какое-то особое, почти мистическое место. И что, с подозрением обычно относясь к иностранцам, англичане готовы многое простить за понимание садовых страстей. Покажите, что вы страстный садовод, что разбираетесь в растениях — и самое искреннее и глубокое уважение вам обеспечено. А ваша национальность и происхождение потеряют почти всякое значение.
Он, без сомнения, красив и любовно ухожен, этот сад. Самая его большая, дальняя часть, упирающаяся в соседскую стенку, вмещает травяной газон, розарий, огненно-оранжевые кусты, обрамляющие сад по бокам (как там бишь они называются? Сашок опять забыл).
Там же имеется «шед» — сарайчик, очень симпатичный, в котором содержится всякая садоводческая утварь и где Сашок с Анной-Марией оборудовали импровизированный салон — два раскладных деревянных стульчика с крохотным столиком между ними. Туда они иногда убегали «покурить» — то есть на самом деле просто прятались от Джона, Мэгги и гостей, когда хотелось побыть вдвоем.
А еще прямо к дому примыкает отделенная живой изгородью часть — как бы патио с большим металлическим зеленым столом и стульями — здесь семейство вкушает воскресные обеды в хорошую погоду.
