— А я предпочитаю ваши алкогольные версии. Например, что Беник, он же Григорьев, напился до зеленых чертей и подрался на улице с «Ярдиз».
— Это ямайские гангстеры, что ли?
— Вот именно. И теперь Григорьев еле живой, сильно порезанный, весь в бинтах и бандажах, срочно эвакуируется на родину. Правдоподобно?
— Вполне. Но… скучно как-то.
Теперь задумался уже Сашок. А Гарри сочувственно засопел рядом.
Наконец Сашок глубоко вздохнул и произнес что-то совсем уже ни с чем не сообразное.
— А вдруг, — сказал он, — действительно существуют параллельные миры и там живут какие-то чуть-чуть другие Анна-Мария, Настя. Ну, и я тоже.
Гарри чуть-чуть испугался. Пытливо смотрел на Сашка, словно пытаясь понять, не сбрендил ли он слегка от пережитого напряжения.
— Александр, — сказал он, — прошу вас, не впадайте в мистику! А то я начну читать вам мораль о том, что прежде чем отличать свой мир от чужого, надо научиться не путать свой портфель, жену, себя… и так далее… И вообще, давайте выпьем по стаканчику, и по домам.
— Что мне там делать, дома-то, — мрачно отвечал Сашок.
— О нет, Александр, вы не правы. Дома у вас на этот раз точно есть дела. По моим сведениям, Анна-Мария тоже вернется сегодня домой.
— Да вы что! — воскликнул Сашок. — И вы все это время молчали!
— Ну, я, знаете ли, в общем-то, не имел права… — сконфузился Гарри.
— Я понял! — разгорячился Сашок. — Вы ее все это время прятали!
— Но не от вас, Александр, не от вас! Ей же угрожала реальная опасность…
— Нет, все равно, как вы могли, а еще претендуете на роль моралиста! Это очень некрасиво с вашей стороны — и с вашей лично, и бюро этого вашего, как там бишь его — особенно замечательных преступлений! Я себе места не находил, а уж о родителях ее и говорить нечего. Вы им просто жизнь сократили!
— Или спасли…
После этого обмена колкостями Сашок и Гарри надулись друг на друга. Но тут за окнами вагона появились платформы «Ландон Бриджа», Сашок, недолго думая, схватил свой портфель в охапку и бросился к выходу.
— Постойте, еще секунду! — вскричал ему вслед Гарри. — Я еще не успел вам сообщить нечто важное…
— Ну, что там еще такое?
— Последнее, что я не успел вам сказать: паспорта и у Беника, и у госпожи Цыбакиной поддельные. Но качество — невероятное! Просто произведение искусства, любо-дорого посмотреть!
— Ну, что с того?
— Ну так… знаете ли… Скорее всего, значит, никакие они не Григорьев и не Цыбакина…
— Ага, значит, Гаврилов продолжает мне врать — не разоружился перед партией… Ну да наплевать, какое мне дело: Григорьев-не-Григорьев, Цыбакина-не Собакина, Настя или Аля… Все равно я их никогда больше не увижу…
— Вот от этого я на вашем месте не зарекался бы — все может быть! Мало того, предчувствие у меня такое… что вы с ними еще встретитесь…
— Чепуха! Прощайте, Гарри, мне пора домой.
И с этими словами Сашок выскочил на перрон. Напротив, на противоположной платформе, сияли белые бока новых французских вагонов отправлявшегося в обратную сторону поезда. Сашок рванул, как настоящий спринтер, и в последний момент успел-таки вскочить в закрывающиеся двери. А вот ринувшийся за ним следом Гарри не успел. И теперь он стоял по другую сторону стекла и что-то пытался сказать.
Сашку вдруг стало весело.
— Ну чего, чего орешь, сыщик мой внештатный, — говорил Сашок, уверенный, что Гарри его не слышит. — Опомнись: разве англичане так себя ведут? Совсем обрусел, понимашь…
Но тут вдруг двери на секунду снова открылись, Гарри просунул в вагон голову и сказал громким шепотом:
— Один, один только совет! Поверьте пожилому человеку! Кайтесь в чем угодно, но только не надо, не надо Анне-Марии про эту… госпожу Цыбакину рассказывать… Умные мужчины не рассказывают.
Наконец двери окончательно закрылись, и поезд тронулся, увозя глубоко задумавшегося Сашка на восток. А какой-то совсем не веселый Гарри остался на платформе совсем один.
Эпилог «Где я? Кто я? Что делаю в чужой стране?»
Сашок думал, что навсегда обречен регулярно просыпаться с этой пугающей мыслью. От которой с утра бросает в дрожь и перехватывает дыхание. Но вот какая штука: с некоторых пор это стало случаться с ним все реже и реже.
Почему? — спрашивал он сам себя — и не мог сформулировать ответ. Хотя что-то такое вертелось на языке. Что-то существенно изменилось в его жизни. Значит ли это, что он потихоньку превращался в англичанина? Ну, это вряд ли. Но какую-то странную нишу на нейтральной полосе он себе, наверно, выкопал. И все глубже в нее погружался. Как в море. В нем, в море, наверно, все дело. Оно ему странным образом помогает.
Внешне главная произошедшая с ним перемена состояла в том, что они с Анной-Марией достигли наконец моргейджного ипотечного счастья, надыбали кредит на 25 лет и купили в том же Фолкстоне квартиру с видом на Английский канал, (который на самом-то деле — тс-с, пока англичане не слышат! — называется Ла-Манш). В хорошие дни прямо из окна был отлично виден французский берег. И день начинался со взгляда через широкое панорамное окно: а какого цвета сегодня море?
Когда-то в детстве родители возили Сашка на юг, отдыхать в Абхазию. С какой завистью смотрел он на местных: везет же людям, живут на море! Просто невероятно счастливый жребий. Ему самому, понятное дело, такого никогда не выпадет.
Но выпало. И вовсе не пришлось переселяться в Сухуми, оказалось возможным стать морским жителем Англии. Море, конечно, другое, холодноватое, но это уже детали.
Сашку нравится Фолкстон — ему здесь уютно. Город начал потихоньку преображаться, возрождаться после десятилетий упадка. На нижней набережной разбили вдоль моря очаровательный парк, укрепили участки пляжа, воздвигли новые волнорезы. Посреди парка построили большущую детскую площадку, с массой всяких качелей, каруселей и горок, с которой целый день разносились над морем восторженные детские крики. Площадка наводила Сашка и Анну-Марию на кое-какие мысли, которым, наверно, предстояло в будущем воплотиться во что-то конкретное.
На настоящем, девятнадцатого века, гидравлическом лифте из берегового парка можно было подняться на «Лиз» — верхнюю парадную набережную — одну из самых красивых в Англии, да и во всей Европе.
В хороший день, когда с неба не падает дождь (а в Фолкстоне льет чуть реже, чем в Лондоне и тем более на севере), потрясающий кайф на рассвете выйти на Лиз — благо дивный волшебный променад начинается где-то в двадцати метрах от подъезда. Смотреть на то, как восходит над морем, как пробивается через облака солнце, раскрашивая волны до самого горизонта в пронзительные цвета, — удовольствие почти сексуальное. Море пахнет йодом, но не только. Еще и чем-то загадочным, какой-то тайной. И наглядевшись, надышавшись морским воздухом, можно за день столько всего сделать — ой, ой, ой!
