– Но они действительно его распяли, – обеспокоенно заметил Драммонд.
– Да, конечно, – устало возразил Питт, – но ведь все участники того события – хорошие, дурные и равнодушные, даже сам Христос – были евреями! А также и Дева Мария, и Мария Магдалина, и все апостолы. И все ветхозаветные пророки – тоже.
– Да, это так. – Драммонд выглядел озадаченным, словно такая мысль пришла ему на ум впервые. – Но какое это все имеет отношение к Аде Харримор и тем более к Просперу Харримору?
– Миссис Харримор придерживается того взгляда, который разделяют другие, – смущенно объяснил Питт, – особенно специалисты по разведению элитных пород скота – мне приходилось с этим встречаться, когда я жил в деревне, – что, например, если породистая сука сбежит и свяжется с непородистым кобелем, то родится ублюдок.
– Питт! Ради бога, старина! – взорвался Драммонд. – Какого дьявола, о чем вы толкуете?
– Тогда сука становится пропащей, – докончил Томас. – Все ее выводки будут уже не элитные.
– Ну, вам, наверное, об этом лучше известно, чем мне.
– Да. И Ада Харримор решила, что женщина, вступившая в сексуальную связь с евреем, тоже будет осквернена и эта связь скажется и на ее потомстве.
– Но какое это имеет отношение к убийству Проспером Харримором зятя? – нетерпеливо спросил Драммонд.
– Когда Ада носила Проспера, муж изменял ей с еврейкой. А Проспер возьми да и родись хромой, – устало закончил Питт. – И она решила, что это прямой результат связи. И внушила это предубеждение Просперу. Он винит в своем физическом недостатке отца. А когда он узнал, что Кингсли изменяет его дочери, вступив в любовную связь с еврейкой, а Кэтлин в то время тоже была беременна, он решил пойти на ужасный насильственный акт и прекратить все это, опасаясь за будущее дитя и остальных детей, которых родит дочь.
– Боже праведный! – Драммонд слегка покачал головой. – Я всего этого и не знал. Неужели здесь есть какая-то правда? И такое может повлиять на будущее потомство?
– Да нет же, конечно! – яростно возразил Питт. – Просто злобная, невежественная чепуха. Но есть люди, которые по своему невежеству верят в эту чушь, и Харриморы из их числа. Старая Ада прямо так все и выложила Шарлотте.
Драммонд смутился, что и сам он, хоть на мгновение, поддался суеверию, и слегка покраснел.
– Неужели Ада так считает?
– Да, именно так. И что именно из-за этого Проспер родился с физическим недостатком.
Шеф вздохнул.
– Но доказательств против Проспера у вас нет?
– Нет. Пока нет.
– Значит, постарайтесь их найти. Наверное, я воздержусь до поры от того, чтобы объявить Аарона Годмена невиновным в убийстве, пока мы не найдем исчерпывающих доказательств.
– Сделаю все, что смогу. Я опять пойду к театральному швейцару и попрошу вспомнить все как можно точнее.
Томас направился к двери и уже хотел было открыть ее, но Драммонд заговорил снова.
– Питт!
– Да, сэр?
– Когда это расследование будет закончено, я подам в отставку. Я уже сообщил об этом заместителю начальника округа. Я рекомендую вас на мое место. И прежде чем вы успеете возразить, скажу, что это будет для вас отнюдь не кабинетная работа. Вы сможете оставить себе солидное поле действий как следователь и сыщик, чем вы сейчас и занимаетесь. – Драммонд едва заметно улыбнулся, но в его улыбке были лишь доброта и уважение. – Вам, правда, не на кого будет положиться так, как я полагаюсь на вас. Вам придется самому заниматься наиболее сложными делами, особенно с политической подоплекой. Не отказывайтесь от моего предложения, не подумав как следует.
Томас с трудом сглотнул. Вряд ли стоило удивляться предложению, но он удивился. Он думал, что стремление шефа к отставке преходяще, но теперь понял, что это из-за Элинор Байэм, а значит, решение окончательное.
– Спасибо, сэр, – ответил он тихо. – Мне будет вас очень недоставать.
– Спасибо, Питт. – У Драммонд был смущенный и довольный, но и несколько печальный вид. – Смею надеяться, что время от времени мы будем встречаться. Я… – Он остановился, не зная, как выразить то, что хотелось сказать.
Питт улыбнулся.
– Да, сэр. – Он встретился с Драммондом взглядом, не сомневаясь, что все и так понятно, без слов. – Теперь пойду повидаться со швейцаром, – заключил Томас.
А Мика Драммонд теперь чувствовал чрезвычайное облегчение. У него, можно сказать, стало легко на сердце – не только оттого, что он принял решение, но и потому, что связал себя обещанием. Теперь и Питту известно о его решении. И для порядочного человека в данном случае отступления быть не может. В финансовом отношении он не пострадает. Денег, конечно, станет меньше, потому что он лишится жалованья. Для Питта такое жалованье будет очень серьезным подспорьем, для Драммонда же оно было приятной, но ни в коей мере не необходимой суммой. Он унаследовал значительные средства и занял свою должность по праву происхождения, а не вследствие повышения по службе. Его назначили на эту должность, во-первых, из-за того, что в прошлом он был военным, обладал административными способностями, но прежде всего потому, что был благородного происхождения, то есть человеком, на которого можно положиться, который легко управляет людьми одного класса, характера и привычек с теми, кто его назначал.
С Питтом дело обстояло совершенно иначе, но Драммонд знал из предварительных деликатных разговоров на эту тему в правительственных кругах, что его назначение встретят одобрительно. Конечно, будут и недовольные, они станут возражать и с недоверием относиться к человеку, вышедшему из низов, независимо от того, насколько он красноречив и способен убеждать. Питт никогда не сможет быть одним из властей предержащих. Для этого нужно родиться в определенном сословии. Однако наступило время, считал Мика, чтобы люди, занимающиеся расследованием сложных, значимых и таинственных преступлений, были талантливыми профессионалами, а не знатными дилетантами, какими бы те ни были почтенными и приятными людьми.
Через пятнадцать минут после того, как Питт ушел из конторы, Драммонд взял шляпу, пальто, трость и тоже удалился. К середине дня все было закончено. Он подал прошение об отставке за месяц до полагающегося срока, и его прошение хоть и с неохотой, но было принято, и, как было ему обещано ранее, его опять заверили, что на его должность будет назначен Томас Питт. Это назначение прошло не без борьбы мнений, было много разных поползновений со стороны некоторых лиц, пытавшихся помешать этому, однако Драммонд выиграл. Он покинул Уайтхолл и вышел на колючий ветер упругим шагом, с высоко поднятой головой, словно наступила весна. Спустился по Парламент-стрит, окликнул кебмена, и голос его прозвучал в холодном воздухе звонко, словно вызов.
Кебмен остановился.
– Да, сэр?
Драммонд дал ему адрес Элинор Байэм и с бешено бьющимся сердцем откинулся на спинку сиденья. Теперь его и ее ждет экзамен. Он опять сделает предложение, и она ответит согласием, иначе быть не может. А если она откажет, значит, не любит. Теперь исчезли все предлоги для отказа, не может быть никаких отговорок относительно утраты профессионального и социального положения. Драммонд снова и снова все обдумывал, пока кеб катил в восточную часть города, неторопливо пробираясь сквозь гущу движения. Он так и эдак снова пытался представить все аргументы против, которые может привести Элинор, и как он все их опровергнет, и опять повторил все заверения, которые он ей даст. Тем не менее более рассудочная и спокойная часть сознания подсказывала ему, что слова все равно ничего не могут изменить. Или она согласится принять его предложение, и в этом случае никакие аргументы «за» не потребуются, или же она отвергнет его, и тогда все слова потеряют смысл. Никого нельзя уговорить полюбить. И все же Драммонд сосредоточенно подыскивал эти слова, что, возможно, сейчас было для него некоей анестезией, успокоительным средством, пока он в пути, пока не бросил жребий. Слова легче чувств, они не причиняют такой боли и во многих отношениях менее реальны.
