– Не будь простушкой, – резко ответила Кэролайн, глядя прямо перед собой.
– Извини! О, – и Шарлотта смутилась. – Ты хочешь сказать, что она не замужем? Сожалею, что не поняла раньше.
– Наверное, будет тактичней не упоминать об этом в разговоре с ней, – сухо ответила Кэролайн.
– Разумеется. А кто там еще живет?
– Не знаю. В мансарде пара каких-то инженю.
– Пара кого?
– Очень юных актрис, которые играют роли невинных девушек.
– Понимаю.
Больше они не обменялись ни словом, пока не доехали до Клавертон-стрит и Пимлико и не вышли из экипажа.
Дверь открыла девушка лет шестнадцати, хорошенькая и более модно и ярко одетая, чем полагается горничной, чья униформа обычно сводится к темному платью, белому чепчику и фартуку. На ней было довольно изящное розовое платьице, а у передничка был такой вид, словно его только что купили. Густые темные волосы были неприкрыты.
– О, доброе утро, миссис Эллисон, – сказала она приветливо, – наверное, вы хотите повидать мистера Филдинга? Или мисс Маколи? Мне кажется, они оба у себя. – И широко распахнула дверь, чтобы дамы могли войти.
– Спасибо, Миранда, – ответила Кэролайн, поднимаясь по ступенькам в холл. Шарлотта следовала за матерью, очень удивляясь фамильярности, с которой девушка приветствовала Кэролайн. – А это моя дочь, Шарлотта Питт, – представила ее Кэролайн.
– Миранда Пассмор. Мой отец, мистер Пассмор, – менеджер труппы.
– Здравствуйте, Миранда, – ответила Шарлотта, поспешно собираясь с мыслями и надеясь, что именно это она и должна была сказать человеку, занимающему столь необыкновенное положение в доме. Ей никогда еще не приходилось видеть горничную, которая чисто случайно является дочерью театрального управляющего.
Миранда широко улыбнулась. Возможно, ей доводилось попадать и прежде в подобное положение.
– Здравствуйте, миссис Питт. Пожалуйста, входите и поднимайтесь по лестнице. А там постучитесь в дверь.
Кэролайн и Шарлотта прошли через холл, в котором, если бы представилась возможность, Шарлотта задержалась на несколько минут. Как та комната в театре, эта была густо завешана старыми афишами с замечательными именами, которые сразу заставляли вспомнить подмостки, звенящие голоса, дрожь страсти и напряжение драмы: Джордж Конквест, Бирбом Три, Эллен Терри, миссис Патрик Кэмпбелл, а также потрясающая величественная фигура сэра Генри Ирвинга в роли Гамлета. Другая афиша запечатлела Сару Бернар в величественной и трагичной позе. Здесь были изображены и другие актеры. Разглядеть на ходу, кто это, Шарлотта не смогла.
На первой лестничной площадке висели другие афиши – на этот раз опер Гилберта и Салливана – «Иоланта», «Пейшенс» и «Йомены гвардии».
Кэролайн интереса не проявляла, и дело было не только в том, что она их уже видела; просто она целиком сосредоточилась на исполнении своей миссии, и драмы, которые разыгрываются на сцене, сейчас не могли состязаться по важности с житейской драмой. Она лишь на мгновение задержалась на площадке первого этажа, а потом стала подниматься наверх. На второй лестничной площадке висела только одна большая афиша, на которой снова было запечатлено подвижное и чуткое лицо Бернар.
Кэролайн постучала в дверь, и через несколько секунд ей открыла сама Тамар Маколи. В резком утреннем свете Шарлотта ожидала увидеть ее совсем другой, без грима и неодетой, так как до спектакля было еще далеко. Однако та выглядела как в прошлый раз. Волосы черные, как вороново крыло, совершенно без проблеска каштановости, который встречается у самых темноволосых англичанок. Глаза, блестевшие от предвкушения чего-то забавного, хотя и способного причинить боль. Одета она была очень просто, но вместо того, чтобы приглушить драматизм ее внешности, платье, напротив, подчеркивало его.
– Доброе утро, миссис Эллисон, миссис Питт. Как приятно вас видеть.
– Доброе утро, мисс Маколи, – отвечала Кэролайн. – Извините за то, что пришла без предупреждения и вместе с дочерью. Однако у меня такое чувство, что данный визит необходим, или может быть необходим, и нельзя бесполезно терять время.
– Тогда вам лучше войти.
Тамар отступила и позволила им проследовать в большую комнату. Она была обставлена как гостиная, хотя раньше, когда в доме жила только одна семья, возможно, служила спальней. В комнате наблюдалось интересное смешение стилей. У одной стены находилась старинная китайская ширма, когда-то очень красивая. Теперь она выцвела, ее деревянная часть покрылась царапинами, и все же она сохранила остатки прежнего изящества, придававшего комнате обворожительный и уютный вид. На боковом столике красовался русский самовар, в буфете стояло венецианское стекло. Еще были псевдобронзовые французские часы на каминной полке и старинный георгианский стол красного дерева, таких простых и строгих линий, что Шарлотте он показался совершенством и вообще лучшим украшением комнаты. В интерьере преобладали кремовые и бледно-зеленые цвета, и комната получилась очень светлой.
Кэролайн принялась объяснять причину их прихода. Шарлотта же продолжала оглядывать комнату, ища присутствие ребенка, о котором говорила ее мать. Кое-что было не прибрано: брошенная на стул шаль, книга, пачка счетов и раскрытая рукопись; на диване беспорядочная груда подушек. А потом Шарлотта увидела куклу, упавшую с дивана, полускрытую цветастой оборкой чехла, и почувствовала необъяснимую, внезапную печаль, от которой перехватило дыхание и заболело горло. Дитя, не имеющее отца, одинокая женщина… Можно ли заключить отсюда, что Тамар Маколи действительно любила Кингсли Блейна? Или это просто фантазия Шарлотты? Нет оснований думать, что именно Блейн – отец ребенка Тамар. Им мог быть кто угодно, даже Джошуа Филдинг… О господи, только бы не он! Для Кэролайн это было бы невыносимо.
– Разумеется, – проговорила Тамар. – Пожалуйста, садитесь, миссис Питт. Спасибо, что вы тоже проявляете к нам внимание. Мы достаточно долго сражались в одиночку, и теперь, когда все стало сложнее и даже опаснее, мы очень нуждаемся в помощи. Такое впечатление, что кто-то очень сильно испугался и снова ответил насилием. – Лицо у нее было угрюмое и мрачное.
Шарлотта не была в курсе прежних разговоров, но сразу поняла, что к чему, и села.
– Мы были в театре, когда умер судья Стаффорд, – сказала она, слегка улыбнувшись, – и, естественно, хотели бы найти человека, который убил его, а также убедиться, что в прошлом не было допущено судебной ошибки.
Лицо Тамар выражало сложную смесь иронии, гнева и горечи. Если здесь еще присутствовала и надежда, то зрение Шарлотты было слишком слабо, чтобы ее усмотреть. Каким образом эта женщина могла держаться так мужественно все эти годы, после такого ужасающего несчастья? Смерть близкого человека всегда тяжела, но общественное поношение, ненависть, пытка, которой человека подвергает закон, неизмеримо тяжелее. И все время в жизни этой женщины присутствовало страшное осознание, что в назначенный час придут за этим близким человеком, еще молодым и здоровым, и сломают ему шею, повесив на конце веревки, и сделают это с радостью, чтобы удовлетворить ликующую толпу! А что он должен был чувствовать в ночь накануне казни? Какой казалась ему тьма – бесконечной или слишком короткой? Можно ли с б
о́льшим страхом ожидать наступления дня?
