– Вы помните пункт, на основании которого была подана апелляция, сэр?
– Нет… нет, не помню, сейчас не помню. Я заседал на рассмотрении множества апелляций, знаете ли. Не могу их все упомнить.
Бутройд уставился на Питта хмурым взглядом. Впервые его внимание стало устойчивым, на лбу появилась тревожная складка.
– Это было, наверное, одно из ваших последних дел, – пытался оживить его память Питт, хотя понимал, что шансов на это мало.
Сознание Бутройда было не только затуманено и ослаблено временем и тягостным одиночеством, но также, как подозревал Питт, и приверженностью к горячительным напиткам. У него возникло сильное подозрение, что Бутройд и не хочет ничего помнить. Что случилось с этим человеком? Он ведь был образован и учен, его поведение и манера держаться импонировали окружающим, когда-то он обладал точным и быстрым умом, способностью тщательно взвешивать обстоятельства и улики, он прекрасно знал законодательство и выносил превосходные по точности решения. А теперь у него был такой вид, словно жизнь его больше не интересует, что чувство самоуважения, достоинство, способность беспристрастно судить – все в прошлом. Тем не менее Питт сомневался, что ему больше шестидесяти пяти.
– Да, – ответил Бутройд, и его голова затряслась, – что-то такое у нас было, но я все же ничего не могу вспомнить. Наверное, это касалось какого-то медицинского показания, но больше мне вам нечего сказать. Или это имело какое-то отношение к пальто, или браслету, или еще к чему-то… Не могу припомнить.
– А судья Стаффорд не приезжал к вам недавно, сэр?
– Стаффорд? – Лицо Бутройда словно стекло вниз; в глазах, в водянистой их пустоте, промелькнуло что-то похожее на страх. – А почему вы спрашиваете?
– Дело в том, что его убили, – ответил Питт неожиданно резко; слова вырвались прежде, чем он взвесил их. – Сожалею, извините.
– Убит? – Бутройд опять глубоко вздохнул, что-то в лице его размягчилось, напряжение как будто спало, тень во взгляде исчезла, словно развеялся некий внутренний страх. – Уличное происшествие? Движение в городе становится все опаснее. Сам видел в прошлом месяце, как выскочивший из-за угла экипаж переехал какого-то беднягу. Собаки подрались на улице, и лошади в испуге попятились. Ужасная была неразбериха. И это еще счастье, что погиб только один человек.
– Нет, это не уличное происшествие. Он был убит намеренно.
Питт не сводил с бывшего судьи пристального взгляда. Бутройд судорожно сглотнул и разинул рот. У него перехватило дыхание. Питт почувствовал жалость с легкой примесью отвращения. Нет, он должен попробовать всколыхнуть вялую память Бутройда, сколь мало ни верилось в такую возможность.
– Он приходил к вам повидаться недавно, сэр? Боюсь, мне необходимо это знать.
– Я… э… – Бутройд беспомощно воззрился на Питта; ему очень не хотелось отвечать, хотелось убежать и где-нибудь спрятаться, но выхода не было. – Э… Да-да. Он приходил. Мы коллеги, знаете ли. Было очень любезно с его стороны.
– Он что-нибудь говорил вам относительно дела, связанного с убийством на Фэрриерс-лейн, сэр? – Томас снова пристально вгляделся в лицо судьи и опять заметил страх у него в глазах.
– По-моему, упоминал. Что естественно. Это была последняя апелляция, которую мы рассматривали с ним вместе на заседании суда. Старые воспоминания, понимаете ли… Нет, вы, наверное, не можете этого понимать. Еще слишком молоды. – Его взгляд скользнул в сторону и вниз. – Не хотите ли стаканчик виски?
– Нет, благодарю вас, сэр.
– Не возражаете, если я выпью один?
Судья встал и шаткой походкой направился к столу с тремя графинчиками. Он не был толст и тяжел, как Ливси, но шаги его были медленны, словно ему трудно передвигаться. Бутройд налил себе очень щедрую порцию спиртного из одного графина, наполнив бокал почти до краев, и выпил сразу до половины, стоя у стола, прежде чем отправился обратно к своему креслу. В воздухе разнесся запах спиртного, им было пропитано тяжелое дыхание Бутройда.
– Да, он упоминал о нем, – повторил старик, – но не могу вспомнить, что именно он сказал. Что-то не очень важное, по-моему… А кто его убил? – подняв брови, спросил он, широко раскрыв глаза, в которых мелькнула надежда. – Грабитель?
– Нет, мистер Бутройд, его отравили. И, боюсь, неизвестно кто. Однако я все еще пытаюсь это выяснить. Он не говорил, что снова собирается открыть слушание по убийству на Фэрриерс-лейн? Что нашел доказательство невиновности Аарона Годмена?
– Всеблагой боже, конечно, нет! – вспыхнув, ответил Бутройд. – Какая чепуха! Кто вам мог такое сказать? Неужели кто-то действительно об этом говорил? Кто же? Это же полный абсурд!
Возможно, для дела было бы полезно ответить утвердительно, но смущение и чувство жалости не позволили Томасу так поступить.
– Нет, сэр, никто мне этого не говорил; я просто думал, что это не исключено.
– Нет, – ответил Бутройд, – то был очень краткий визит. Проявление участия с его стороны. Он быстро ушел. Сожалею, что ничем не могу вам помочь, мистер Питт, – и в два глотка он допил виски. – Извините.
Инспектор встал, поблагодарил и выскользнул из сырой, холодной и затхлой комнаты, оставив позади смятение и неприкаянность, которые испытывал ее хозяин.
Судья Морли Сэдлер представлял собой совершенно противоположный тип человека: лицо имел холеное и гладкое, остатки волос на голове и белокурые бакенбарды были едва тронуты сединой. Одет он был в высшей степени модно, в безукоризненно сшитый сюртук, который сидел на нем как влитой. Казалось, он может превосходно владеть любой ситуацией. Сэдлер встретил входящего Питта любезной улыбкой и встал из-за стола, чтобы приветствовать и пожать руку, а затем указал гостю на вместительное кожаное кресло.
– Добрый день, мистер Питт… инспектор Питт, не так ли? Добрый, добрый день. Чем и как могу служить? – Он опять сел за стол в собственное кресло с очень высокой спинкой. – Не люблю быть невежливым, инспектор, но примерно через двадцать минут у меня назначена еще одна встреча, на которой я обязательно должен присутствовать. Долг чести, понимаете ли. Надо стараться делать все как можно лучше во всех случаях жизни. А теперь расскажите, что у вас за дело, по поводу которого вы хотите знать мое мнение.
Итак, Питта предупредили, что времени у него мало, и он приступил к делу безотлагательно.
– Меня интересует апелляция Аарона Годмена, поданная им пять лет назад. Вы помните его дело?
Гладкое лицо Сэдлера стало напряженным. Какой-то крошечный мускул задергался в уголке глаза. Он пристально смотрел на Питта с застывшей на губах улыбкой.
– Ну конечно, помню, инспектор. Самое неприятное дело из всех, которые остались у меня в памяти, – но оно вовремя было улажено, и больше добавить я ничего не могу. – Он взглянул на золотой циферблат часов, стоящих на камине, затем опять на Питта. – Что вас теперь беспокоит, спустя такое долгое время? Это не из-за несчастной Маколи, а? Боюсь, что горе помутило ее рассудок. Она стала просто одержимой. Иногда это случается, особенно с женщинами. Их мозг не может выдержать постоянного напряжения. Потом, она вообще несколько неуравновешенна, истерична по натуре, актриса, одним словом, – чего вы хотите? Это очень печально, но представляет некоторое неудобство для общества.
