– Вы видели, как мистер Годмен уходил в тот вечер?
– Нет, не видел. А хотел бы… Потом, правда, мне казалось, что видел, но особого внимания я на него не обращал.
– Понимаю. Спасибо. – Надо будет обязательно спросить, был ли на Годмене белый шарф, когда его арестовывали.
Питт опять поговорил с Тамар Маколи, но она повторила то, что уже говорила прежде, и ему было нелегко напоминать ей о жестоком событии, которое сразу отняло у нее брата и возлюбленного. Она стояла в пыльных театральных кулисах, где на колесиках над их головами висели блоки сценических механизмов; рампа была выключена, и на смуглом лице актрисы нельзя было ничего прочесть. Да и видеть его можно было только в желтом свете газового рожка, горевшего в коридоре около костюмерной. В некоторых театрах освещение было уже электрическим, но этот к их числу не относился.
Питт смотрел на волевое лицо Тамар, его прекрасные пропорции, на ее запавшие глаза, которые, как ни странно, придавали лицу выражение силы. Да, ее нежность, ее смех стоили того, чтобы добиваться любви этой женщины и долго ждать, если потребуется. Как же Кингсли Блейн мог помыслить, что ему удастся поиграть чувствами этой женщины, а затем просто так уйти? Он, наверное, был глупцом, мечтателем, безответственным простаком. Да, она способна на подлинную страсть, способна распять в порыве ярости. Может быть, она защищала брата потому, что считала, будто Кингсли заслуживает подобной смерти? И действительно ли, обладай Тамар достаточной физической силой, она пошла бы на это? Что движет ею сейчас? Чувство вины?
– Мисс Маколи, – громко сказал Питт, нарушая атмосферу ирреальности, окружавшую их. – Если мистера Кингсли Блейна убил не мистер Годмен, тогда кто же?
Она обернулась и взглянула на него. Во взгляде ее промелькнула искра иронии. В тусклом свете Тамар была особенно выразительна.
– Не знаю, но предполагаю, что это Девлин О’Нил.
– Из-за той ссоры по поводу пари? – Томас решил не скрывать своего недоверия.
– Из-за Кэтлин Харримор, – поправила Тамар. – Может быть, его охватила страстная ненависть к Кингсли, потому что О’Нил ее любил, а Кингсли обманывал ее вместе со мной. – По лицу Тамар скользнула тень сожаления и явной боли. – Но, может быть, он также думал в тот момент, что Кэтлин унаследует состояние Харримора, а оно очень значительно. Тем временем ему будет обеспечен максимально комфортный образ жизни. – Она прямо встретила его взгляд. – Вы считаете, что с моей стороны нехорошо его обвинять? Но вы же сами спросили, кто еще мог убить. Я не верю, что это был Аарон. И никогда не поверю.
Питт не стал оспаривать ее мнения, а так как сказать ему было нечего, он поблагодарил мисс Маколи и ушел на поиски того мальчишки, который видел убийцу в лицо, пусть даже в тени, и слышал его голос.
Однако, хотя он обыскал все окрестные улицы, просмотрел все донесения, расспросил всех полицейских на участке Ламберта, оживил все контакты с представителями полукриминального дна, все было напрасно. Оставались кое-какие обрывки информации, в конце концов оказавшейся неверной или слишком запоздалой. Мальчишка по имени Джо Слейтер не желал, чтобы его отыскали. Только на третий день, серый и холодный, с восточным ветром, секущим кожу почище ножа, Питт нашел его в квартале Севен-Дайалс около прилавка подержанной обуви. Мальчонка был долговяз, худ, светловолос, с настороженным, подозрительным лицом.
– Не помню, – отрезал он, сощурившись. – Я тогда все выложил, когда они меня допрашивали. Отстаньте от меня! Это вы его повесили, дурака несчастного! Чего вам еще надо? Ничего не знаю и не желаю знать!
Больше Питту ничего не удалось из него вытянуть. Парень наотрез отказался разговаривать на эту тему. Он был обозлен, на лице его застыло горькое, утомленное выражение.
…Питт поднимался по лестнице полицейского участка Ламберта, когда тот собственной персоной, с мертвенно-бледным лицом и остановившимся от ужаса взглядом, быстро сбежал вниз и резко остановился, едва не столкнув Пита.
– Патерсон мертв, – запинаясь, глухо выговорил он. – Его повесили. Кто-то его повесил! Его только что обнаружил судья Ливси.
Глава девятая
Питт последовал за Ламбертом и уселся рядом с ним в кеб, который сейчас с трудом продвигался по Бэтерси-бридж в сторону Стилфорд-стрит, к дому, где жил Патерсон. Внутри у инспектора все, казалось, заледенело от потрясения.
– Но почему? – спросил Ламберт, обращаясь больше к самому себе, чем к своему спутнику. Он сгорбился, подняв воротник, наполовину пряча в него лицо, словно колючий ветер задувал и в кеб. – Почему? Это же абсурд! Почему убили беднягу Патерсона? И почему именно сейчас?
Питт ничего не сказал. А мог бы ответить, что Патерсон узнал или вспомнил нечто, какое-то обстоятельство или улику, которые могли доказать несправедливость приговора, вынесенного по делу об убийстве на Фэрриерс-лейн. Конечно, могло быть тут и что-то другое, связанное с другим делом, даже нечто совсем иное, но подобные предположения появлялись лишь на самой периферии сознания Томаса – так они были слабы и неубедительны.
Кеб рывком остановился. В мысли полицейских назойливо вторглись уличный шум и крики, мешая сосредоточиться и делая невозможным разговор. Ламберт беспокойно пошевелился. Задержка ударила прямо по его нервам. Он наклонился вперед и требовательно осведомился, почему кеб стоит, но его никто не слышал.
Кеб покачнулся, лошадь заржала. Их опять бросило вперед. Ламберт выругался. Но теперь экипаж двигался довольно равномерно.
– Но почему же Патерсона? – опять громко спросил Ламберт. – Почему не меня? Я же тогда ведал тем делом. Патерсон только исполнял приказания, бедняга несчастный…
Голос у него охрип, лицо исказилось от безудержного гнева и глубокой, рвущей сердце боли. Он смотрел прямо перед собой, судорожно сжав кулаки.
– И почему именно сейчас? Спустя столько лет? Ведь дело было закрыто!
– Не думаю, что это так, – мрачно ответил Питт, – по крайней мере, судья Страффорд собирался к нему вернуться.
– Но Годмен был виновен, – процедил Ламберт. – Виновен! Все указывало на него. Его видел уличный мальчишка, через которого он передал сообщение, его видели люди, слонявшиеся у самого входа на Фэрриерс-лейн, и продавщица цветов. У него был повод к убийству, больше, чем у кого-нибудь другого. Он был еврей. Только еврей мог пойти на такое. Это был Годмен! Судебный процесс это доказал, и приговор поддержали члены Апелляционного суда. Все, единогласно!
Питт промолчал. Он не мог сказать ничего, что действительно стало бы ответом на вопрос Ламберта.
Они прибыли на Стилфорд-стрит. Старший инспектор резко распахнул дверцу и почти выпал на дорожку, предоставив Питту расплачиваться с кебменом, и Томас поравнялся с Ламбертом лишь на ступеньках крыльца. Входная дверь была уже наполовину открыта, в коридоре стояла женщина с белым как полотно лицом; волосы у нее были заколоты в небрежный пучок, рукава платья засучены.
