– Что случилось? Вы полиция? Джентльмен там, наверху, послал Джекки за полицией, но не говорит мне, что случилось. – Она схватила за рукав Ламберта, быстро проходившего мимо. – Стойте! Его ограбили? Но мы не виноваты! Мы никогда никого не грабили! У нас порядочный дом!
– Где он? – Ламберт смахнул ее руку. – Где его комната? Наверху?
Теперь женщина испугалась по-настоящему.
– Да что случилось-то? – вскрикнула она пронзительно. Где-то за спиной у нее заплакал ребенок.
– Никого не ограбили, – тихо ответил Питт, хотя ему тоже было очень не по себе. Всего несколько дней назад, еще так недавно, он сидел в кабинете и разговаривал с Патерсоном. – Где человек, который послал за полицией?
– Наверху, – она дернула головой, – номер четыре, на первой лестничной площадке. Но что случилось-то, мистер?
– Мы еще не знаем. – И Томас последовал за Ламбертом, который уже бежал вверх по лестнице, перескакивая сразу через две ступеньки.
На площадке старший инспектор круто обернулся, разглядывая двери, и затем яростно забарабанил в номер четвертый, одновременно пытаясь открыть дверь. Под его натиском она открылась, и вместе с Питтом, наступавшим ему на пятки, он ввалился в комнату.
Большая и старомодно обставленная, она была похожа на тысячи других холостяцких жилищ: стены оклеены бумажными обоями, громоздкая мебель, все имеет подержанный вид, но безукоризненно опрятно и чисто. В ней было мало выразительного; очевидно, Патерсон выбрал ее потому, что она была удобна и даже в определенной степени комфортабельна, однако ничего в ней не носило отпечатка личности жившего здесь человека.
В лучшем кресле сидел Игнациус Ливси. Он был очень бледен, отчего глаза его казались темнее, чем обычно. В них застыло потрясение, и когда он встал, то было явно заметно, что обычное самообладание ему изменяет. Судья немного дрожал, и ему пришлось дважды схватиться за ручки кресла, прежде чем он сумел встать.
– Рад, что вы прибыли, джентльмены, – сказал он хрипло. – Должен со стыдом признаться, что пребывание здесь в одиночестве не относится к числу легких жизненных испытаний. Он в спальне, я нашел его там. – Ливси сделал глубокий вдох. – Я ничего здесь не трогал, только убедился, что он мертв, в чем вряд ли могло быть сомнение.
Ламберт бросил на него молниеносный взгляд, прошел мимо и открыл дверь спальни. И сдавленно вскрикнул.
Питт подошел ближе. Патерсон висел на крючке, предназначенном для небольшой некрасивой люстры, которая теперь валялась в стороне на полу. Сержант висел на обычной веревке длиной в двенадцать-четырнадпать ярдов, которой пользуются все возницы, если не считать, что у этой была подвижная петля на конце. Тело окоченело, а лицо, на которое Питт взглянул, обойдя вокруг, было пурпурного цвета, с выпученными глазами и видневшимся между губ языком.
Ламберт стоял недвижимо, лишь едва заметно покачиваясь, словно вот-вот сейчас рухнет без чувств. Питт твердо взял его за руку и вынужден был приложить силу, чтобы сдвинуть его с места.
– Идем, – приказал он резко. – Вы уже ничем не способны ему помочь. Мистер Ливси!
Тот хоть и с некоторым трудом, но все же осознал, что требуется и его помощь. Взяв Ламберта за руки, они подвели его к стулу.
– Садитесь, – мрачно сказал Ливси. – Дышите глубже. Ужасное потрясение для вас. Очень скверное дело. Представляю, что вы почувствовали, когда обо всем узнали. К сожалению, у меня нет с собой бренди, и сомневаюсь, что Патерсон держал его дома.
Ламберт отрицательно покачал головой и открыл было рот, но не издал ни звука.
Питт оставил их и опять вошел в спальню. Вопросы, которые не давали покоя Ламберту, когда они ехали, теперь теснились в его голове, но прежде, чем ответить, он должен установить кое-какие факты.
Томас дотронулся до руки Патерсона. Тело слегка покачнулось. Плоть была холодная, рука – жесткая. Он мертв уже несколько часов. Темные форменные брюки. Рубашка, порванная в одном месте. Сержантские знаки отличия сорваны. Он был в сапогах. Сейчас почти середина дня. Очевидно, Патерсон не сразу переоделся, когда пришел с последнего дежурства накануне. Если бы он спал эту ночь и поднялся утром, одеваясь на работу, его тело еще сохранило бы немного тепла и было бы вялым. Нет, он, должно быть, умер поздно вечером накануне или же ночью. Очевидно, все-таки вечером. Для чего ему быть в форме ночью?
Крючок, на котором висело тело, был вбит в середину потолка, от которого до пола было десять-одиннадцать футов, там обычно и вешают лампы. Вокруг не было нагроможденной мебели, что помогло бы влезть наверх. Нужно было быть очень сильным человеком, чтобы поднять Патерсона и повесить на крючке. А чтобы повеситься самому, надо было дернуть снизу за свободный конец веревки, чего сам Патерсон, естественно, не мог сделать, если допустить, что у него была причина для самоубийства.
Для порядка Питт огляделся в поисках записки, хотя был уверен, что совершено убийство – самоубийством это не могло быть просто физически. Но он ничего не обнаружил. Все опрятно, просто, невыразительно. Кровать с деревянным изголовьем стояла в дальнем конце комнаты. Из глубоко утопленного в стену окна можно было видеть узкую улицу с несколькими строениями и чем-то вроде конюшни.
Справа возвышался шкаф для одежды, шагах в четырех-пяти стоял комод. В комнате были также три стула: один мягкий, два других – жесткие и с прямыми спинками. Все выстроились в ряд у стены. Если бы Патерсон использовал один из них для самоубийства, он должен был поставить его под лампой, и, очевидно, тот упал бы на пол от движения ноги.
Питт подошел к стульям и внимательно, один за другим, осмотрел. Нигде не заметно царапин или следов. Но если бы сержант был не в сапогах, тогда тоже ничего не осталось бы.
Тут он услышал шаги Ливси у двери и оглянулся.
– Что-нибудь выяснили? – очень тихо спросил тот.
– Немногое, – ответил Питт, выпрямляясь и снова обводя комнату взглядом.
Ее безликость и равнодушие странно угнетали, создавалось впечатление, что Патерсон жил и умер в каком-то безвоздушном пространстве. Однако если бы здесь были книги, фотографии, письма, предметы ручного труда, выбранные со значением и заботливо, Питту было бы еще больнее. А сейчас он ощутил атмосферу тщеты и одиночества, словно кто-то проскользнул мимо незамеченным. А ведь этому человеку было, наверное, не больше тридцати двух – тридцати трех лет. Он прошел свой земной путь едва ли до середины, и уже все кончено. Осталась пустота.
В голове зазвенел вопрос Ламберта: «Почему?» Кто мог сделать это и почему именно сейчас?
– Мне кажется, он уже был мертв задолго до моего прихода, – тихо продолжал Ливси. – Клянусь Богом, хотел бы я прийти именно тогда, когда получил вчера вечером его записку! Может, мне удалось бы его спасти.
– Он прислал вам письмо? – удивился Питт и сразу почувствовал нелепость вопроса. Он уже давно должен был спросить у Ливси, зачем он тут и что делает. У членов Апелляционного суда не в обычае посещать полицейских у них на дому. – Извините, – сказал Томас, – я как раз хотел спросить, почему вы здесь оказались.
