– Господи помилуй! Ну конечно же нет. Стоял вопрос жизни и смерти или даже больше: сомнению подвергались основы британского судопроизводства. Правосудие должно не просто осуществляться – а осуществляться при строгом контроле со стороны властей и ко всеобщему удовлетворению. Иначе правосудие перестанет работать, и тогда оно никому не нужно. О, мы изучили это дело до малейшей подробности. Не было допущено ни одной неточности, все доказательно и неоспоримо. – И он искоса взглянул на Питта.
– А судья Стаффорд говорил с вами об этом деле незадолго до смерти? – Томас двигался на ощупь, обдумывая вопросы, которые бы проникли в зазор между ответами, исполненными категоричной уверенности.
Освин заколебался – всего лишь на краткое мгновение, но Питт заметил его замешательство. Судья улыбнулся, поняв это по выражению его глаз.
– Ну да, он действительно кое-что сказал, – он пожал плечами, – но это было так несущественно. Вы понимаете, что я хочу сказать.
– Нет, – несговорчиво ответил Питт. – Разве в подобном деле что-то может быть несущественным?
Но у Освина было теперь время обдумать ответ, и он очень уверенно сказал:
– Это все от излишнего беспокойства: несчастная Маколи постоянно досаждала ему. Она пыталась найти человека, который бы ей поверил и помог снова открыть дело. И бедняга Стаффорд оказался тем, на ком она сосредоточила свои усилия. – Освин пожал плечами и безмятежно улыбнулся. – Мне Стаффорд едва упомянул об этом. Он был в смущении. Вы, разумеется, теперь понимаете, инспектор, что им двигало? – Освин легко рассмеялся; в этом смешке не было нервозности, хотя и веселья тоже.
– Он решил пересмотреть дело на всякий случай – вдруг в деле допущена какая-то неточность или ошибка?
– Нет! – Освин наклонился вперед, стукнув ладонью по столу. Лицо его немного порозовело, глаза смотрели искренне. – Там не было… там не было ошибки. Дело оказалось очень простым. – Освин все так же искренне и честно глядел на Питта. – Апелляция была подана на основании медицинского показания. Сначала Ярдли утверждал, что смертельная рана нанесена Блейну какой-то разновидностью кинжала. Затем, после тщательного осмотра, он сделал допущение, что она могла быть причинена также чрезмерно длинным кузнечным гвоздем.
– Но кузнечные гвозди используются для подков и бывают только определенного размера. Есть строгий лимит; длиннее, чем положено, они быть не могут, даже несмотря на то, что концы у них тупые.
– Да, разумеется. – Освин нетерпеливо махнул рукой, словно отмечая это соображение. – Так бывает с обычными гвоздями. Но Ярдли – хирург, а не кузнец, поэтому и мог ошибиться. Возможно, это вообще был не гвоздь, а заостренный отрезок металла, валявшийся во дворе. Главное, что это не обязательно кинжал.
– Но во дворе можно было найти другие гвозди такой же длины или же металлические отрезки, кроме найденного? Наверное, окровавленный кусок металла должен был сразу броситься в глаза искавшим?
Освин удивился.
– Понятия не имею. И, ради бога, старина, мы же заседали в Апелляционном суде. Прошло несколько недель после окончания судопроизводства, а сам суд тоже шел несколько недель. За это время через тот двор прошло множество народу.
– Значит, орудие убийства, каково бы оно ни было, так и не нашли?
– Полагаю, что нет. Возможно, он использовал этот гвоздь, прибивая тело. – Освин понизил голос. – Но как бы то ни было, инспектор, сейчас уже слишком поздно для выяснения этого обстоятельства. Бедняга Стаффорд вряд ли интересовался именно им, да и зачем? – Замечание было логичным, и он это знал.
– Тем не менее, – возразил Питт, – если Ярдли изменил свидетельство, то, значит, можно говорить о некоей неуверенности его показаниий. И ее можно было считать вполне существенным поводом для того, чтобы подать на апелляцию?
– Это от отчаяния. – Освин поморщился, широкий выразительный рот искривила печаль. – Человек на все пойдет, лишь бы избежать веревки; разве можно его за это осуждать?
– Вы помните дежурного констебля Патерсона? – внезапно переменил тему разговора Питт.
– Дежурного констебля Патерсона? – задумчиво повторил Освин. – Не думаю. А в чем дело?
– Он был тем самым констеблем, который энергично участвовал в расследовании дела. После него был повышен до сержанта.
– Ах да. Это не тот ли, кто представил последнее и самое убедительное доказательство? Он нашел цветочницу, которая видела Годмена на Сохо-сквер сразу же после преступления? Хорошая работа. Он был тогда героем дня, этот Патерсон. Но в чем дело?
– Он был убит в ночь на вторник.
Удивление и соболезнование ясно отразились на лице Освина.
– Боже мой, я искренне огорчен! Какой позор! Какое несчастье! Он был младшим чином, подающим большие надежды. – И покачал головой. – Опасное это ремесло, работа полицейского. Но вам, разумеется, это и без меня известно.
– Но убийство произошло не во время исполнения им служебных обязанностей, сэр. Он был убит у себя дома. А если быть точным, был повешен.
– Боже милостивый! – Освин был окончательно сражен. Кровь отхлынула от его лица, оно стало пепельно-серым; куда только подевался благодушый вид. – Какой ужас… Как… кто убил?
– Пока мы не знаем.
– Не знаете! Но вы же… – Он осекся, смутившись, чувствуя себя совсем несчастным. – Но вы же не думаете, что это имеет какое-то отношение к смерти Кингсли Блейна? Я хочу сказать… – Он инстинктивно поднес руку к горлу и потянул за тугой воротничок. – Но почему, ради бога, почему?
– Вот это я и пытаюсь определить, сэр. – Питт внимательно следил за лицом Освина. – Я выяснял у Патерсона некоторые подробности относительно того, как он собирал улики. Меня интересует, не заставили ли его кое-какие мои вопросы опять действовать в этом направлении и он что-то такое сказал кому-то, кто поэтому его и убил.
Освин провел рукой по лбу, что на время скрыло его лицо от зоркого взгляда Питта.
– Вы что, хотите сказать, что Годмен был невиновен, а виноват кто-то другой и этот человек теперь убивает всех, кто намерен пересмотреть дело? Но это ни с чем не сообразно, инспектор. Разве на вас покушались?
– Нет, – согласился Питт, – но я, в конце концов, нахожусь сейчас в таком же тумане, как и в начале расследования. Мне до сих пор не удалось найти ни одной улики, которая позволила бы предположить невиновность Годмена. Более того, чем глубже я вникаю в дело, тем все более вероятной мне кажется его вина.
Освин перевел дыхание и повеселел, словно чувствуя большое облегчение.
– Да, это так, это действительно так. То было трагическое и чрезвычайно неприглядное дело, но оно было завершено справедливо. – Он прикусил губу. – Я всю жизнь преданно служил закону, инспектор, и мне было бы нестерпимо думать, что мы могли допустить ошибку и осудить на смерть неповинного человека. Это подорвало бы в моих глазах репутацию института, который, по моему мнению, имеет величавую ценность для всего народа Британии. Наш суд – образец для всего мира. – Его слова звучали излишне напыщенно, будто он сам не совсем верил в то, что говорил. – Судопроизводство Соединенных Штатов во многом основано на нашей юридической системе; полагаю, вам это тоже известно… ну конечно же, известно. Закон превыше нас всех, он важнее отдельно взятой личности!
