– Совершенно уверен, – резко ответил Томас. – Его повесили на крючке для люстры в комнате, которую он снимал. Ни одной женщине на свете не удалось бы с этим справиться. Также надо быть очень сильным мужчиной, чтобы поднять тело Кингсли Блейна и держать его на весу, прибивая руки к двери конюшни.
Мургейт сморгнул и поставил кружку, словно пиво вдруг скисло и пить его стало невозможно. Теперь все завсегдатаи на расстоянии двадцати шагов включительно молча смотрели и слушали их спор.
– Дайте обдумать ваши слова, инспектор. Что вы хотите всем этим сказать? – Мургейт рассердился и покраснел. – На что вы намекаете?
– Это факты намекают, мистер Мургейт, а не я, – спокойно отвечал Питт.
– Но мне они намекают только на личные мотивы ссоры с кем-нибудь. – И Мургейт опять сглотнул комок в горле. – Может, дело в любовной интрижке? Может, в деле замешан какой-нибудь ревнивый муж?
– Который его и повесил? – удивился Питт. – Вам часто приходится сталкиваться с такими случаями, мистер Мургейт?
– У меня таких случаев нет вообще, – холодно возразил тот, – я частный поверенный, а не адвокат. И, пожалуйста, говорите потише. Вы делаете из нас настоящее зрелище! В моей практике убийства встречаются редко. И у меня очень слабое представление о том, как поступают ревнивые мужья и любовники, когда им изменяют.
– Они совершают кровавые насильственные действия, – ответил Питт, криво усмехаясь и видя, как вокруг собирается толпа, привлеченная громким голосом Мургейта. – Они убивают из огнестрельного оружия, если у них оно есть. Вонзают нож в жертву, если он подвернется под руку, пускают в ход кулаки или душат. Но прийти в чужой дом с длинной веревкой, снять люстру с крючка – очевидно, заранее, до прихода жертвы, – предварительно привести человека в бессознательное состояние или связать, а затем вздернуть за шею и таким образом умертвить…
– Ради бога, старина! – взорвался Мургейт. – Неужели у вас нет никакого представления о приличиях?
– Все это заставляет думать о предумышленном убийстве, причем очень хладнокровном, – беспощадно продолжал Питт.
– Значит, существовал другой повод для убийства, – отрезал Мургейт. – Но, как бы то ни было, все это не имеет никакого отношения к моим делам, и я ничем вам не в состоянии помочь. – И он со всего размаха поставил кружку, расплескав при этом эль, к своему неудовольствию. – Лично я посоветовал бы вам очень внимательно вникнуть во все подробности жизни этого несчастного; может быть, он кому-нибудь задолжал… Заимодавцы могут быть очень склонны к насильственным действиям в таких случаях. Я лично не имею представления, как доискаться до истины, но это касается вас, а не меня. А теперь, если вам нечего больше сказать, я должен вернуться в контору. Я не могу заставлять своих клиентов долго ждать.
И не потрудившись узнать, нет ли у Питта еще каких-то вопросов к нему, Мургейт встал, рывком отодвинув столик, отчего пролилось еще немного эля, сухо кивнул и удалился.
Бартон Джеймс, защитник Годмена, был совсем другим человеком – выше, худощавее, более внушительного и уверенного вида. Он принял Питта в своей конторе и любезно осведомился о его здоровье, а затем пригласил садиться.
– Чем могу быть полезен, мистер Питт? – спросил он с любопытством. – Не касается ли это смерти бедняги Сэмюэла Стаффорда?
– Косвенным образом – да. – На этот раз Томас решил быть более осторожным, хотя бы сначала.
– Неужели? – удивленно приподнял брови Джеймс. – Но каким же образом я смогу вам помочь? Я, разумеется, был с ним знаком, но очень поверхностно. Он служил членом Апелляционного суда, но я не подавал апелляции лет пятнадцать-двадцать.
– Однако по одному своему, очень знаменитому, делу вы ему апелляцию подали.
– И не по одному, – согласился Джеймс. – Однако на этой основе близкие отношения не завязываются. И мне не знакомо ни одно дело, которое могло иметь хоть какое-то отношение к его смерти. Однако, пожалуйста, задавайте любые вопросы. – И он откинулся на спинку кресла, благодушно улыбаясь.
Держался Джеймс уверенно, голос у него был красивый и звучный. Питт представил, как таким отличным голосом он приковывает внимание всего зала и околдовывает присяжных своим личным обаянием. Интересно, насколько сильно он пускал это обаяние в ход, когда защищал Аарона Годмена или просил суд помиловать его? К каким средствам прибегал, пытаясь воздействовать на чувства или убеждения?
Томасу пришлось сделать усилие, чтобы вернуть мысли к происходящему, к вопросам, которые он намеревался задать.
– Благодарю вас, мистер Джеймс, но я расследую не только убийство мистера Стаффорда; с ним связано и другое преступление, – тут Джеймс широко раскрыл глаза, – убийство сержанта Патерсона.
– Патерсон? Это тот молодой полицейский, который занимался делом на Фэрриерс-лейн? – Какой-то крошечный мускул дернулся у него на лбу.
– Да.
– О господи! Но вы уверены, что они между собой связаны? Работа правоохранителя иногда очень опасна, но я уверен, мне не надо вам об этом рассказывать. Может быть, это совпадение? Дело об убийстве на Фэрриерс-лейн было завершено лет пять назад. О, я знаю, что мисс Маколи опять пытается привлечь к нему общественное внимание, но, боюсь, она понапрасну тратит время и силы. Ею движет только любовь к покойному брату, но ее старания обречены на неудачу.
– Вы уверены, что он был виноват?
Джеймс едва пошевелился в кресле.
– Разумеется, совершенно уверен. Боюсь, что тут сомнения невозможны.
– Вы и тогда так думали?
– Прошу прощения?
– Вы думали, что он виновен, еще до вынесения приговора? – повторил Питт, внимательно разглядывая лицо адвоката, его длинный патрицианский нос, рот, всегда готовый к веселой улыбке, осторожный взгляд.
Джеймс с печальным видом выпятил нижнюю губу.
– Я очень желал считать его невиновным, но призн
а́юсь, это становилось все труднее по мере того, как разворачивался процесс.
– Вы считали, что приговор был справедлив?
– Да, я так считал. И вы считали бы точно так же, если бы присутствовали на суде, мистер Питт.
– Но вы подали апелляцию.
– Естественно. Этого желали Годмен и его семья. Это же в порядке вещей – использовать малейшую возможность для смягчения участи подсудимого, когда ему угрожает виселица. Я предупредил их, что вряд ли апелляция будет удовлетворена. И не питал ложных надежд, но тем не менее, конечно, сделал все, что было в моих силах. Как вам известно, апелляция была отклонена.
– Основания для апелляции были признаны недостаточными?
Джеймс пожал плечами.
– Патологоанатом Хамберт Ярдли, очень надежный и ответственный человек – вы, разумеется, знаете его, – по-видимому, изменил свое первоначальное мнение о том, каким оружием была нанесена смертельная рана. А это на него не похоже. Но, возможно, ужасный характер преступления – а оно было чрезвычайно скверное и страшное, как вам известно, – послужил причиной того, что он утратил свою обычную проницательность. – Джеймс откинулся на спинку кресла и слегка поморщился. – Это был вызов обществу, причем необычный. Жертву не только убили, но и распяли. Газеты пестрели огромными заголовками. Пробудились самые низменные и дикие страсти. В некоторых районах произошли антиеврейские выступления. Врывались в закладные лавки и громили их. Люди, известные как евреи, подвергались нападениям на улицах. То было вопиющее безобразие. – Он с горечью улыбнулся. – Я сам несколько пострадал из-за того, что стал защитником еврея. Меня подвергли довольно дорого обошедшейся и очень неприятной атаке гнилыми фруктами и яйцами, когда я проходил через Ковентгарденский рынок. Спасибо, что это была не тухлая рыба.
