Питт подавил улыбку. Не однажды он бывал на рыбном рынке.
– А вам никогда не приходило в голову, мистер Джеймс, что Годмен, возможно, не виноват?
– Я исходил в своей защите из предположения, что он может быть невиновен. Такова моя обязанность в суде. Мой долг. Но это не одно и то же. Мои собственные суждения не имеют значения, – он серьезно взглянул на Питта. – Для того чтобы защитить его, я сделал все возможное. Я не верю, что во всей Англии нашелся бы адвокат, которому удалось бы добиться его оправдания. Улики были убойные. Его действительно видели меньше чем в полумиле от места преступления, в то самое время, и те, кто видел, опознали его по внешнему виду. Затем было еще свидетельство уличного мальчишки, который передал его устное сообщение Блейну, что и заставило того пойти по Фэрриерс-лейн. Еще были праздношатающиеся, которые видели, как он уходит, запятнанный кровью.
– А мальчик опознал его? – быстро спросил Питт. – Я предполагал, что он был в этом не совсем уверен.
Джеймс задумчиво сморщил губы.
– Полагаю, с некоторой натяжкой, но все же можно говорить, что признал. А если сделать еще большую натяжку, то можно было положиться и на показания бродяг. Конечно, они, говоря фигурально, могли и преувеличить насчет пятен крови. Трудно знать наверняка,
чточеловек действительно видит в такие моменты, а что потом дорисовывает его воображение, когда ему уже известно о случившемся. – Джеймс покачал головой и снова улыбнулся. – Но признавшая его цветочница совершенно не сомневалась, что это он. Годмен действительно остановился и заговорил с ней, что свидетельствует о его необычном хладнокровии или о самомнении, граничащем с безумием.
– Но в его вине вы не сомневаетесь, – настаивал Питт.
Джеймс нахмурился.
– Вы так говорите, будто сами в этом сомневаетесь. Вы что-нибудь нашли, неизвестное для нас в то время?
Интересен был выбор слов. Джеймс так построил фразу, что было невозможно заподозрить его в допущении ошибки. И очень незаметно, словно намеком, он хотел защитить себя от обвинения в небрежности.
– Нет, – осторожно ответил Питт. – Не то чтобы я сомневался, но, по-моему, после нашего с ним разговора Патерсон мог пересмотреть свои действия во время расследования пятилетней давности и в процессе проверки обнаружил нечто новое или же осознал возможность иной интерпретации того, что он знал раньше. Его письмо к Ливси говорит о том…
– Письмо к Ливси? – очень удивился и даже испугался Джеймс, внезапно оцепенев и понизив голос. – Судье Игнациусу Ливси?
– Да. Разве я не упомянул об этом? – притворился Питт. – Извините. Да, прежде чем его убили, повесив на крючке для люстры. – Джеймс сморщился от все возрастающей тревоги. – Прежде чем его убили, – продолжал Томас, – он послал письмо судье Ливси, в котором сообщил, что узнал ужасающую новость, о чем немедленно должен ему сообщить. Именно бедняга Ливси и обнаружил его в петле на следующее утро. К несчастью, он не мог прийти к нему накануне вечером.
Несколько минут Джеймс молчал. Лицо у него было серьезно и мрачно. Наконец он, видимо, что-то решил.
– Вы мне об этом не рассказывали. А это очень неприятным образом усложняет все дело… – Он слегка покачал головой. – Боюсь, я не в состоянии придумать, чем хоть в малейшей степени вам помочь.
– А с вами ни Патерсон, ни судья Стаффорд не сообщались по тому делу?
– Патерсон определенно не обращался ко мне. Я не разговаривал с ним ни разу с того самого времени. – И Джеймс опять слегка пошевелился в кресле. – Стаффорд действительно приходил ко мне несколько недель назад. Мисс Маколи написала ему, как писала множеству других лиц, пытаясь привлечь их внимание к этому делу. Она все еще надеется обелить имя и память брата, что, конечно, совершенно невозможно, но она и слышать об этом не хочет. – Джеймс говорил все громче и быстрее. – Она совершенно неразумно настаивала на этом, но я не мог воспринять ее действия серьезно. Я уже наслышан о ее… мании. Вполне можно было ожидать, что она станет преследовать Стаффорда, но я крайне удивился, что тот вообще обратил на ее просьбу внимание, хотя она… очень красноречивая женщина и обладает магнетизмом, против которого иные мужчины не могут устоять.
– А что судья Стаффорд хотел от вас, мистер Джеймс? Извините, что спрашиваю, но сам он не может ответить на этот вопрос, а мне это необходимо знать, чтобы выяснить, кто мог его убить.
– Во многом то же, о чем спрашиваете вы, инспектор. И сожалею, что я не мог ничем ему помочь, как сейчас не могу помочь вам. Мне известно только то, что было известно тогда, во время процесса.
– Это все? Вы уверены?
– Ну, – Джеймс чувствовал себя не в своей тарелке, но не делал попыток уклониться от вопроса. – Он расспрашивал меня про Мургейта – тот был поверенным и консультантом Годмена – о его репутации и тому подобном. – Вид у адвоката был смущенный. – Бедняга Мургейт с тех пор довольно сильно сдал. Не знаю почему. Но он совершенно дееспособен и сейчас, а тогда славился как прекрасный профессионал.
– Но, подобно вам, он верил, что Годмен виновен.
Лицо Джеймса потемнело.
– На основании имеющихся доказательств, до сих пор не оспоренных, мистер Питт, нельзя было прийти к иному заключению. Да и у вас самого нет ничего, что опровергло бы те доказательства. Понятия не имею, кто убил Стаффорда или Патерсона. Я согласен, что их смерть каким-то образом связана с делом на Фэрриерс-лейн, но не имею представления, каким именно. А вы?
Это прозвучало как вызов.
– Нет, – тихо ответил Томас. – Еще нет, – он немного отодвинулся на стуле. – Но собираюсь это узнать. Патерсону было всего тридцать два, и я намерен выяснить, кто его повесил и почему.
Он встал. Джеймс тоже поднялся, все еще сохраняя любезный вид, и протянул руку.
– Желаю удачи, мистер Питт. Надеюсь услышать о ваших успехах. Всего хорошего.
– Только еще одно, – поколебался Питт. – Годмена жестоко избили во время пребывания под стражей. Как это случилось, не знаете?
Гримаса отвращения исказила черты Джеймса.
– Он сказал мне, что его избил один полицейский. У меня не было на этот счет никаких доказательств, но я ему поверил.
– Понимаю.
– Понимаете? – Слова адвоката опять прозвучали как вызов, но на этот раз в голосе Джеймса послышалось раздражение. – Я не упомянул об этом в ходе судебного разбирательства, потому что не смог бы ничего доказать, и это еще больше настроило бы присяжных против подсудимого, который якобы клевещет на силы правопорядка, а таким образом, пусть косвенно, это повлияло бы и на общество в целом. Кроме того, это никак не могло повлиять на сам факт убийства, – на щеках Джеймса появились два красных пятна, – и изменить суть приговора.
– Да, мне это известно, – ответил Питт. – Я просто хотел выяснить, вот и все. Это мне кое-что объясняет в отношении к нему Патерсона.
