Питт опять поднял чашку, но она была почти пуста.
– И Телониус Квейд, который вел процесс, – он тоже виноват, и ему тоже придется поразмыслить над тем, не мог ли он слегка изменить ход судебного разбирательства и установить истину. А Ламберт будет сокрушаться, что обвинил в убийстве не того человека и, что столь же скверно, отпустил виновного и не только оставил его на свободе, но и вне подозрения и дал ему возможность снова убивать.
– И члены Апелляционного суда тоже хороши, – добавила Шарлотта, потянувшись к его чашке и снова наливая чай. – Они отклонили апелляцию и подтвердили несправедливый приговор. Они тоже просто так не сдадут своих позиций. – Она подала мужу чашку. – Когда ты сообщишь об этом Тамар Маколи?
– Не знаю. Я об этом еще не думал, – Томас провел рукой по глазам, потер их и покачал головой. – Может быть, завтра. Может, позднее. Сначала хотелось бы знать определеннее, кто настоящий убийца, прежде чем ей обо всем рассказывать. Не знаю, что она в связи со всем этим вздумает предпринять.
– Ну, как бы то ни было, – угрюмо улыбнулась Шарлотта, – не сегодня. Утром ты на все взглянешь иначе, и, может быть, что-нибудь еще прояснится.
Томас допил чай.
– Сомневаюсь, – он встал. – Но сейчас мне это все равно. Пойдем спать, пока я еще способен подняться по лестнице.
– Может быть, это Джошуа Филдинг? – спросила наутро Шарлотта с бледным от беспокойства лицом, глядя, как Питт намазывает джем на хлеб. – И если это так, то что мне делать с мамой, Томас?
Питт неохотно вернулся мыслью к этой проблеме. Его аналитические способности и чувства всецело поглотила смерть Патерсона и тот факт, что Годмен невиновен, но в голосе Шарлотты слышался хорошо обоснованный страх.
– Ну, начать хотя бы с того, что не надо говорить ей о невиновности Годмена, – ответил он медленно, на ходу обдумывая ответ. – Если убийца Филдинг, то она в большей безопасности, пока ему неизвестно, что он на подозрении.
– Но если он действительно виноват? – настаивала Шарлотта, чувствуя панический страх. – Если он убил Блейна, судью Стаффорда и Патерсона, Томас, тогда, значит, он совершенно безжалостен. И он убьет маму, если посчитает это необходимым для собственной безопасности!
– Вот именно поэтому ты и не должна сообщать ей, что Годмен не виноват, – решительно заявил Питт. – Шарлотта, послушай меня, нет никакого резона намекать ей сейчас на вину Филдинга. Она же в него влюблена.
– Чепуха, – горячо возразила молодая женщина, чувствуя, как у нее перехватило горло от ощущения одиночества, почти предательства со стороны матери, словно та ее бросила. Это было нелепо, но горло у нее заболело от сдерживаемых слез при одной только мысли, что Кэролайн действительно кого-то любит, как она сама любит Питта – всем сердцем, всем существом. Она глубоко вздохнула и постаралась взять себя в руки. – Это чепуха, Томас. Она, конечно, им увлечена. Джошуа, – интересный человек, такие редко встречаются в повседневной жизни. И, разумеется, ее заботит, чтобы справедливость была восстановлена. – Слова мужа поразили ее в самое сердце.
– Шарлотта! Мне сейчас некогда с тобой спорить. Твоя мать любит Джошуа Филдинга. Понимаю, ты изо всех сил стараешься это отрицать, но тебе придется смириться. Это факт, как бы он ни был тебе противен.
– Нет, это не так, – бурно отвергла она его предположение, – разумеется, это все не так. Томас, маме же порядком за пятьдесят! – Шарлотта опять почувствовала, как у нее сдавило дыхание, воображение начало рисовать ей отвратительные картины. Ее муж должен бы это все понимать. – Нет, это просто дружба, и все тут!
Шарлотта говорила все громче и пронзительнее. Она понимала, что это несправедливо, но сейчас очень сердилась на Эмили, на то, что та прохлаждается в деревне и ничего не знает – и не хочет знать, – как обстоят семейные дела. Ей надо быть рядом с Шарлоттой, делить трудности, помогать… Ведь в жизни семьи наступает настоящий кризис.
Томас негодующе посмотрел на жену.
– Шарлотта, сейчас не время жалеть себя! Люди не перестают влюбляться оттого, что им пятьдесят или шестьдесят, да сколько угодно лет!
– Нет, перестают!
– Тогда скажи, когда ты намерена перестать любить меня? Когда тебе исполнится полсотни?
– Но это совсем другое дело, – возразила Шарлотта.
– Нет, не другое. Иногда с возрастом мы становимся осторожнее, потому что больше знаем о грозящих нам опасностях; но чувствуем мы так же, как прежде. Почему же твоя мать не может влюбиться? Когда тебе исполнится пятьдесят, Джемайма будет считать тебя старухой, такой же статичной, как три кита, на которых стоит мир, потому что ты для нее именно такая опора, другой она никогда не знала, и эта опора по-прежнему будет внушать ей чувство безопасности и своего определенного, устойчивого места в мире. Но ведь ты-то останешься той же самой женщиной, что и сейчас, столь же способной чувствовать негодование, гнев, так же смеяться, сердиться, совершать глупости и так же любить.
Шарлотта яростно захлопала глазами. Сейчас она расплачется, и это очень глупо с ее стороны, но она ничего не может с собой поделать.
Питт положил свою руку на ее. Пальцы у жены были неподвижны. Она отодвинулась и спросила, тяжело дыша:
– Но что мне делать с ней? Если Джошуа убил Кингсли Блейна, не говоря уж о судье Стаффорде и бедняге Патерсоне, значит, он так опасен, как только может быть опасен человек! Он не задумавшись убьет и ее, если почувствует, что она представляет для него угрозу, – Шарлотта зашмыгала носом. – А если он не убивал, то каким образом я могу помешать ей вести себя так по-дурацки? А люди именно так и ведут себя, когда влюбляются. Значит, я должна как можно скорее ее разубедить. Мне надо рассказать ей обо всех его недостатках. Она не может выйти замуж за Филдинга, даже если он совершенно не виноват, – Шарлотта яростно затрясла головой, – даже если сделает ей предложение, чего он, конечно же, не сделает.
– Если он сделает ей предложение, ты не станешь вмешиваться, – твердо и даже жестко ответил Питт, что крайне изумило ее.
– Не стану? – запротестовала она. – Но, Томас…
– Не станешь, – повторил он. – Шарлотта, я расскажу ей все, что нам известно об этом деле, – но лишь через несколько дней, когда взвешу все обстоятельства и получу новые доказательства. И тогда она примет свое собственное решение относительно того, что ей следует делать.
– Но, Томас…
– Именно так! – Его теплая ладонь тяжело придавила к столу ее руку. – Я знаю, что ты собираешься ей сказать, но ничего хорошего из этого не получится. Дорогая, скажи, когда влюбленные слушались своих родных? Чем больше ты будешь ей доказывать, как он опасен, как неприемлем, неподходящ и недостоин ее и все, что только придет тебе в голову, – тем больше она будет стремиться быть ему преданной, не слушая голоса рассудка.
– Послушать тебя, так она просто глупа!
– Не глупа, а влюблена.
