Я уже начал набирать номер телефона Алана Портера, но передумал и бросил трубку. Нет, решил я, он ничего не сделает. Он лечит больных, а я здоров.
Жаркий день постепенно перешел в довольно прохладный вечер. Стемнело. Я надел теплый свитер, но так и не согрелся и решил разжечь камин. Принес несколько поленьев, положил их на решетку, добавил щепок, чтобы быстрее разгорелись, и устроился рядом на диване. Было около восьми. В темном небе пламенели обагренные заходящим солнцем облака.
Я смотрел на танцующие в очаге языки пламени и думал об Элизабет. Проще всего, конечно, убедить себя, что всему виной мое больное воображение. Я попробовал. Не получилось. Имея так много доказательств своей правоты, я и в этом случае был уверен, что не ошибаюсь. Меня приводила в ужас поселившаяся во мне сила, но отрицать ее существование я не мог.
Но Элизабет... бедная милая Элизабет! Было невыносимо сидеть и думать, что она скоро умрет. Теперь я точно знал, что дар пророчества — это страшное проклятие, возможность видеть события, скрытые за завесой будущего, — мучительная агония. Какой нечеловеческой силой воли должны были обладать великие пророки прошлого, обладая знаниями об отдаленном будущем!
Но отчего она умрет?
Ответ возник в тот же миг. При родах. Она была худой, с узким тазом и никогда не рожала. И еще я слышал от Энн, что в ее семье были случаи неудачных родов.
Я прикусил губу и почувствовал себя совершенно несчастным. Энн однажды сказала, что Элизабет хочет только ребенка и больше ничего ей в этой жизни не надо. Это было чистейшей правдой. Только ожидание ребенка давало ей силы жить и выносить деспотизм Фрэнка.
Как несправедливо! Она умрет, так и не увидев свое дитя.
Я сидел в маленькой уютной гостиной, глядя на огонь сквозь пелену набежавших слез. Я плакал по Элизабет. И по себе самому. Потому что мы оба нуждались в помощи и никто на свете не мог нам помочь.
Постепенно дрова прогорели. В комнате стало совсем темно. Пришлось сходить за другими. Я встал на колени перед камином и потянулся за кочергой.
— А-а!
Вопль, вырвавшийся из моего горла, был больше похож на рев смертельно раненного животного. Кочерга выпала из рук и послушно замерла на ковре.
— Нет! — всхлипывал я. — Нет, нет, нет.
От боли, страха и ярости я боялся сойти с ума. Мне хотелось съежиться, заползти в маленькую раковинку и спрятаться в ней от жестокости мира, в котором на каждом шагу нас подстерегают силки и капканы. Все, на что я смотрел, было злом, все, к чему прикасался, — кошмаром. Я свернулся клубочком на полу, прижав колени к груди, и еще долго лежал, дрожа и всхлипывая, чувствуя подступившую тошноту. Я лежал, хрипло дыша и кашляя, и ждал, что меня вот-вот стошнит. В тот момент даже эта ужасная процедура, казалось, должна принести облегчение. Но и этого не произошло. Время замерло, и я вместе с ним, испуганный, одинокий, беспомощный, больной.
Не знаю, сколько прошло минут или часов, прежде чем я смог встать. Нетвердо держась на ногах, я с трудом сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на диван. Огонь в камине давно погас, и я зажег все лампы, до которых смог дотянуться с дивана.
Я нашел глазами лежащую на ковре кочергу. Совершенно ничем не примечательная черная железяка. Машина или человек загнули один ее конец под прямым углом, а другой был снабжен декоративной витой ручкой. Простой функциональный предмет, весьма полезный в домашнем хозяйстве. А для меня эта железка стала воплощением кошмара. Не думаю, что смогу когда-нибудь еще без опаски взять ее в руки.
Когда приехала Энн, я был в кухне. Я там сидел уже два часа, опасаясь выйти в гостиную, хотя я предварительно зажег все имеющиеся там лампы. Я сидел, пил пиво, бездумно уставившись на страницу воскресных комиксов.
Увидев появившуюся на пороге Энн, я непроизвольно всхлипнул. Должно быть, выглядел я ужасно. И, к сожалению, она заметила выражение моего лица до того, как я сумел овладеть собой и украсить физиономию приветливой улыбкой. А когда я обнял ее, она, разумеется, не могла не почувствовать так и не унявшуюся противную дрожь.
— Здравствуй, дорогой, — шепнула она.
— Здравствуй! Не представляешь, как я рад тебя видеть. А где Ричард?
— Спит на заднем сиденье. Я не стала его поднимать, сам понимаешь, в моем положении.
— Конечно. — Я нервно улыбнулся. — Сейчас я за ним схожу.
Раскрасневшийся Ричард крепко спал в машине. Из-под одеяла виднелась только головка с румяными щечками. На секунду я замер, охваченный чувством безмерной любви к малышу, потом наклонился и осторожно поцеловал теплую щечку. Он зашевелился и вытащил из-под одеяла ручонку.
— Боже, как я люблю тебя, мое солнышко, — прошептал я и взял его на руки.
Когда я вошел в дом, Энн стояла в гостиной с кочергой в руке.
— Что тут было? — немного натянуто поинтересовалась она.
— Я разжигал огонь, — скороговоркой выпалил я, — уронил кочергу и забыл поднять. А те пятна — это я случайно пролил кофе.
— Да? — Она положила кочергу на место. В ее голосе звучало недоверие. В ее мыслях оно тоже занимало не последнее место.
Она уселась на диван и указала мне на место рядом с собой. Я весь напрягся, отчетливо осознавая, что она чувствует, и понимая что я ничего не смогу ей рассказать — ни об Элизабет, ни об Элен Дрисколл.
Я сел рядом и, хотя ощущал стену между нами, был по-детски счастлив, что она вернулась. Ее любовь и преданность давали мне силы жить.
— Расскажи мне о... — Я всеми силами старался избежать разговоров о своей особе.
— Все было довольно обычно, — вздохнула Энн.
Только сейчас я заметил, какие у нее красные, опухшие глаза. Обругав себя за эгоизм, я нежно поцеловал заплаканное лицо.
— Очень было тяжело?
— Да, хорошего мало, — прошептала Энн и отвела глаза, — особенно когда после кладбища собрались все родственники. Не понимаю, почему некоторым людям бывает так весело на похоронах. Наверное, радуются, что их черед еще не настал.
— Может быть... А как папа?
— В общем, неплохо. Он собирается немного пожить с дядей Джоном. Думаю, будут ездить на рыбалку, как всегда.
— Ему это пойдет на пользу.
Последовало довольно долгое молчание. У меня не было ни малейшего желания его нарушать. Тем более, что я знал: рано или поздно разговор вернется к моим проблемам.
— Том! — наконец не выдержала Энн.
Я отлично знал, что творится у нее в душе. Больше всего она боялась обидеть меня, причинить боль неосторожным словом, однако считала своим святым долгом довести разговор до конца. И еще я понимал, что обязан ей помочь.
— Ты сомневаешься в моем психическом здоровье, не так ли? — спокойно спросил я.
Энн нервно вздрогнула, чувствуя себя очень неуютно.
