Вместе со мной Джейд отправилась на обед к своим друзьям Марше и Тригу. Их квартира, с кривым линолеумным полом и видом из окна на рубероидную крышу и заднюю стенку облупленного гаража, походила на убежище киллера. Мы сидели на полу. Марша с Тригом не были хиппи, поэтому не предложили нам расписных индийских подушек. Они, кажется, были совершенно равнодушны к комфорту, в том числе и к нашему. Но когда они наконец подали обед, он оказался потрясающе изысканным. Рыба с фисташками. Свежие овощи в кляре по-японски. Даже смутно промелькнувшая мысль о том, что они приложили столько усилий для моего удовольствия, тронула меня, словно ласковое прикосновение. Я ел как можно медленнее, глядя на них увлажнившимися глазами, пока они рассказывали о том, как их магазин здоровой пищи пытаются разорить подонки, которых, как они считали, специально наняло местное объединение бакалейщиков.
Каждую среду по вечерам в «Гертруде» проводились собрания жильцов, и теперь, когда я стал членом команды, меня приглашали посидеть со всеми за широким кухонным столом, покурить «Кэмел» и выпить разливного вина «Альмаден». «Кэмел» и «Альмаден» входили в церемонию и были обязательными. Мы обсуждали работу по дому, расходы, обменивались мнениями о гостях (я не считался гостем!), и пока я переводил взгляд с одного лица на другое – здесь были Джейд, Оливер Джонс, Колин Маккей, Нина Штернберг, Мириам Кей, Борис Гайд и Анемон Громмес, – я часто думал про себя: «Это самая лучшая компания на свете». Я пылал поистине патриотической любовью к «Гертруде» и ее обитателям, как будто все мы были членами банды, секты или революционного отряда. Разумеется, мы не были ничем таким, просто кучка людей, живущих вскладчину под одной крышей, однако любое проявление дружбы – нет, даже не дружбы, простого дружелюбия – подогревало мою страсть и воображение. В мире с нормальным течением жизни я был как турист – умирающий турист, совершающий напоследок поездку по Европе. Каждый закат, каждый шпиль, каждый мощеный тротуар, каждый холл и каждый бокал местного пива был монументален, трагичен и неповторим.
Мне даже удалось узнать, что меньше года назад Джейд жила в «Гертруде» со студентом по имени Джон Уидман. Джон – облысевший в двадцать лет, высоченный и анемичный – был музыкальный гений, играл на двенадцати инструментах и сочинял музыку, от блюзов до струнных квартетов. Я также узнал об интрижке Джейд с преподавателем английского. Эти сведения мне выдал – как мне кажется, с определенными дурными намерениями – один из наших соседей, который якобы искренне доказывал, что интрижка с преподом факультета едва ли не неизбежный в Стоутоне ритуал.
Но о своей любовной связи со Сьюзен Генри Джейд рассказала мне сама. Были места, куда мы не могли пойти, фильмы и концерты, на которых не могли побывать, потому что Джейд опасалась повстречаться там со Сьюзен.
– Я сама виновата, – призналась она. – Никуда не годно получилось. Я неправильно с ней рассталась и не позвонила, когда мы вернулись.
– Но мне казалось, то есть у меня сложилось такое впечатление по твоим рассказам, что в разрыве виновата была в основном она, – заметил я.
– Мы были слишком близки, чтобы это имело значение. В определенный момент все становится общим.
И вот однажды мы шли по Мейн-стрит – в моем магазине мужской одежды был перерыв на ланч, и мы переходили улицу, чтобы зайти в канцтовары за блокнотом, – когда Джейд схватила меня за плечо, развернула и быстро завела в десятицентовую лавку, где пахло деревянным полом и ирисками «кэнди корн».
– Что случилось? – спросил я, хотя и сам все понял.
– Не могу поверить, до чего же глупо, – сказала Джейд. – Сьюзен. Я увидела ее на другой стороне улицы, и мне просто не хватило храбрости встретиться с ней лицом к лицу. Так нехорошо. Я должна ей позвонить.
Мы оказались внутри дешевого магазина и как будто в другом десятилетии: пожилые женщины в выцветших свитерах, с очками, болтавшимися на груди на серебристых цепочках; лари с развесными конфетами, орехами в шоколаде, козинаками; странная тишина, где не играет фоновая музыка; витрины с дешевым бельем и тонкими тускло-синими носками; книжки-раскраски и игрушечные пистолеты. Мы с Джейд бесцельно бродили по проходам. Она не вынимала рук из карманов и смотрела в пол. Она шагала быстро, обгоняя меня, и я схватил ее за руку. Она замедлила шаг, подчиняясь мне, и тогда я развернул ее к себе и обнял.
– Быть со Сьюзен казалось таким естественным, пока мы оставались вдвоем, – сказала Джейд, когда я обнял ее. – Но я вряд ли вела бы себя так же, будь она мужчиной. Только потому, что она женщина, и потому, что я любила ее.
Сделать нелегкий выбор и полюбить другую женщину, а теперь, по завершении романа, страдать от угрызений совести – все это придавало времени, проведенному со Сьюзен, особую интимность и вызывало больше ревности, чем все остальные периоды жизни Джейд, которые я пропустил. Пока я обнимал ее в том допотопном магазине, наблюдая, как немногочисленные покупатели лениво циркулируют по залу – десятилетние девочки, выбиравшие маленькие подарки для праздника, старичок, рассматривавший крошечный кактус, – я думал о том, что трудности только усиливают накал страстей. Я думал о том, какой яркой, должно быть, была эта смелая любовь, если увлекла Джейд за границы уже сложившейся сексуальности.
Мы обошли весь магазин. Джейд едва не взяла меня за руку: ее пальцы дотронулись до меня, а потом она отстранилась.
– Сьюзен – сильная личность, – сказала она. – Самая сильная из всех, кого я знаю. Она живет в своих чувствах, словно королева в замке. Я так восхищалась ею. И наверное, завидовала. Она относится к себе с такой серьезностью, причем никогда не кажется глупой или погруженной в себя. Я прямо фанатела от нее, подумать только, прошли месяцы, пока я осознала, что в моем обожании было что-то еще. Что я…
– Не нравится мне этот разговор. Нам лучше остановиться. Пока что.
Джейд кивнула. Мы стояли перед ящиком с патефонными пластинками.
– Я хочу услышать твой рассказ, – сказал я. – Просто мне необходимо немного пространства для дыхания. Я знаю, что для тебя это важно, подозреваю, что это было нелегко и, может быть, даже пугающе. Но я почувствовал, что начинаю ревновать. Я понимаю, что не имею права…
– Ничего пугающего не было, – отозвалась Джейд. – Единственная любовь, которая меня пугала, – это любовь к тебе. А со Сьюзен было не страшно. Нисколько.
– Похоже, страсти кипели нешуточные, – заметил я.
– А как иначе? Я же ничего не делаю спустя рукава.
– Знаю, – произнес я, и голос у меня сорвался.
– Мы не обязаны об этом говорить.
– Да. Но я не это имел в виду. Мне просто лучше узнать обо всем по частям. Как глупо. Я не имею права так говорить. Не слушай меня. Расскажи мне остальное. Расскажи все.
– В этом нет необходимости, – возразила Джейд. – Это моя история.
И мы прекратили всякие разговоры о Сьюзен Генри, и молчание зависло над нами, внимательное, словно хищная птица. Мне очень хотелось попросить Джейд рассказать о своей любви к Сьюзен, однако на данный момент я утратил такое право. Вечером мы ужинали в «Гертруде», и Джейд за столом не произнесла ни слова, хотя мы сидели с другими семью жильцами. Она пошла наверх раньше меня, и когда спустя пятнадцать минут я последовал за ней в мансарду, Джейд уже лежала в постели и свет был выключен. Я разделся и лег рядом, выждав немного, положил руки ей на грудь. Она дышала глубоко и не двигалась, но я знал, что на самом деле она не спит.
