Непроизвольно я громко выкрикнул сквозь удила и, едва меня отпустили, наддал быстрее. Фаллос во мне как будто сделался еще крупнее и разместился поудобнее, словно мое тело только для него и предназначалось.
Громко всхлипнув, я попытался выровнять дыхание и приноровиться к темпу упряжки. Я вновь услышал за спиной переливчатые интонации разговора моих господ… и вдруг почувствовал себя страшно одиноким и всеми покинутым.
Даже суровые порки в солдатском лагере за неудавшуюся попытку сбежать по пути к замку не казались мне таким ужасным насилием и унижением, как нынешнее наказание. А при виде стражников на башенках городской стены, праздно привалившихся к каменной кладке или показывающих друг другу пальцем на ту или иную повозку, я почувствовал себя еще более хрупким и уязвимым. Определенно, в тот день в моей душе что-то уничтожилось навсегда.
Между тем мы обогнули поворот, дорога заметно расширилась, грохот подков и катящихся по мостовой деревянных колес стал гораздо громче. Громоздкий фаллос как будто сам уверенно управлял мною, то приподнимая, то поворачивая, то толкая вперед, длинные кожаные ремни игриво подхлестывали голые икры. Мало-помалу я успокоился, ко мне словно пришло второе дыхание, и недавно жгучие потоки слез ощущались на лице уже холодными подсыхающими дорожками.
Мы миновали высокие ворота, покинув городок совсем не тем путем, которым меня с другими рабами доставили сюда ранним утром. И я увидел впереди бескрайнее пространство возделанных земель, усеянное там и сям крытыми соломой домиками и небольшими фруктовыми садами. Мостовая под ногами сменилась рыхлой и мягкой, едва утоптанной дорогой.
И тут меня окутала новая волна ужаса — обнаженную мошонку словно окатило жаром, а мой никогда не поникающий друг от страха сделался еще длиннее и крепче. Я увидел множество нагих рабов — где запряженных в плуг, где работающих на четвереньках среди рядов пшеницы, — и ощущение кромешной безнадежности моей судьбы повергло меня в еще большее отчаяние.
Другие люди в конской упряжи неслись навстречу и мимо нас, вселяя в меня все большее волнение. Я выглядел, в точности как они, — и был, по сути, всего лишь одним из них.
Вскоре мы свернули на узкую дорогу и стремительной рысцой помчались к большому фахверковому дому с синевато-серой островерхой крышей, ощетинившейся несколькими печными трубами. Шустрые вожжи лишь звучно щелкали то с одного бока, то с другого, подстегивая мою прыть и заставляя выше поднимать колени.
Наконец, резко натянув поводья, нам велели остановиться. Голову дернуло назад, и я невольно вскрикнул, но звук, к счастью, заглушился толстыми удилами. И вот вместе с остальными «лошадками» я застыл перед домом, тяжело дыша и подрагивая от усталости, в медленно оседающей дорожной пыли.
В САДУ И НА КОНЮШНЕ
Потом возле нас возникли двое неказисто одетых пареньков с длинными и плоскими деревянными палками в руках и повели нас по узенькой тропке к приземистому строению, где, по-видимому, располагалась конюшня.
Сразу нас заставили перегнуться над массивной перекладиной, прижавшись всем своим хозяйством к шершавой деревяшке, и ухватиться зубами за кожаные кольца, что висели на другом, таком же необструганном брусе впереди. Чтобы достать до своего кольца, мне пришлось хорошенько вытянуться, невзирая на впившуюся в живот колючую солому, и, хватая его зубами, я едва не оторвался от пола. Руки все так же были связаны за спиной, и опереться на них я не мог. Все ж таки мне удалось не упасть, и спустя мгновение я уже стоял, как и прочие «лошадки», держа в зубах мягкое кожаное кольцо. Всех нас щедро окатили теплой водой, облив ноющие спины, бока и ноги, и я был очень признателен за это омовение. Мне казалось, я в жизни не ощущал ничего более восхитительного! Когда же нас хорошенько обтерли и принялись умащать маслом, я испытал вообще ни с чем не сравнимое блаженство и от наслаждения даже до хруста вытягивал шею. И не важно, что обхаживающие нас косматые загорелые рабы были чересчур торопливы и небрежны, что их грубые пальцы слишком сильно давили на рубцы и красные отметины, появившиеся от долгих лупцеваний. Вокруг себя я слышал невнятное бормотание и постанывание, что свидетельствовало как о получаемом «коньками» удовольствии, так и о напряженных попытках удержать в зубах кольцо. Сапоги с подковами с нас сняли и тут же мои натруженные ноги тоже натерли маслом, отчего кожу сильно защипало.
Затем нас перевели к другой деревянной поперечине, заставив принять все ту же позу, чтобы мы могли поесть из длинной лохани, как будто и впрямь были лошадьми.
Невольники жадно набросились на еду, я же никак не мог преодолеть отвращение при виде столь дикого поругания над человеком. Однако меня насильно макнули лицом в варево, которое, кстати, оказалось довольно-таки вкусным. На глаза вновь навернулись слезы, но я все же принялся лакать эту тушеную массу так же неряшливо, как и остальные мои товарищи, а один из конюшенных рабов отвел от моего лица волосы и даже принялся их любовно гладить. Я поймал себя на мысли, что он обращается со мной, как с прекрасным скакуном. И точно, он даже ласково похлопал меня ладошкой по седалищу! Меня вновь кольнуло убийственное чувство унижения. Мой приятель, прежде висевший перед брусом, глядя в пол, возмущенно дернулся, прижавшись к деревяшке, мошонка немилосердно набрякла.
Когда я не мог уже больше есть, мне поднесли миску молока и снова макнули туда лицом — и я опять принялся торопливо вылакивать содержимое. К тому моменту, как я справился с молоком и запил его студеной родниковой водой, боль в ногах успела разойтись. Осталась лишь слабая дрожь в оставшихся после плетей рубцах и ощущение, что от долгой порки ягодицы покраснели и неимоверно распухли. И еще казалось, что после расширившего его фаллоса мой анальный ход так и остался разверстым.
Однако я был всего лишь одним из шестерки, и так же, как у остальных, у меня были связаны за спиной руки. Все «лошадки» нашей упряжки были одинаковы, как на подбор. А как же могло быть иначе?
Мне подняли голову и сунули в рот другое кольцо из мягкой кожи с привязанным к нему длинным поводом. Я прикусил кругляшок, и меня за повод оттянули от лохани в сторону. Других «лошадок» подвели тем же манером, и спустя мгновение мы уже все вместе трусили вслед за коричневым от солнца рабом-конюхом, повлекшим нас за поводья к саду. Мы рысцой помчались за ним, унизительно подергиваемые за уздечки, постанывая и ворча, поскольку трава под ногами оказалась весьма колкой. Руки нам на сей раз оставили несвязанными.
Меня ухватили за волосы, извлекли изо рта кожаное кольцо и грубо толкнули на четвереньки. Над нашими головами раскинулась зеленая сень фруктовых деревьев, прикрывавшая от палящего солнца. Неожиданно возле себя я обнаружил восхитительный бордовый бархат платья своей госпожи. Она взяла меня за волосы, в точности как до этого брался конюх, приподняла мое лицо — и на мгновение мы встретились взглядами. Ее изящное личико было очень белым, а глаза — серо-голубыми с такими же пронзительно-черными омутами зрачков, как и у господина Николаса. Однако, испугавшись этой вольности, я поспешил опустить взор, чтобы не нарваться на лишнее наказание.
