Довольно долго мы лежали недвижимо. Потом Николас приподнял меня и толкнул к подушкам. Я бессильно опустился на постель, и хозяин ничком повалился рядом. Голова его была повернута в сторону, и я сонно уставился на его голое плечо и совершенно белые волосы. От усталости меня неудержимо клонило в сон, однако я постарался не поддаться дремоте.
Я все не мог отделаться от мысли, что вот я сейчас лежу в спальне своего господина, что он еще не отослал меня прочь и что все, случившееся со мной, уже не вычеркнешь из жизни. Это навсегда останется в моей памяти. От этой думы язык невольно дернулся, словно собираясь что-то произнести, и, словно очнувшись, я открыл глаза.
Похоже, прошло не меньше четверти часа. От свечей струилось неяркое, умиротворяющее, золотистое сияние. Потянувшись к Николасу, я поцеловал его в плечо. Он не стал противиться. Тогда я коснулся губами его поясницы, добрался до ягодиц. Гладкие и нежные, точно девственные, без малейших рубцов и пунцовых отметин — таковы были ягодицы городского господина, как у любого лорда или суверена в королевском замке.
Хозяин подо мной заерзал, однако ничего не сказал. Тогда я провел губами по нежной впадине между округлыми половинками, ткнулся кончиком языка в розовый плотный кружок ануса. Господин тут же оживился, задышал чаще, слегка раздвинул ноги — тогда я развел половинки чуть пошире и, лизнув тугое отверстие, ощутил его кисловато-горький вкус. Потом легонько прихватил зубами его мягкую плоть.
Мой прижатый к простыне приятель тем временем налился и отвердел. Осторожно я прополз чуть ниже по кровати и забрался на Николаса, уткнувшись возбужденным членом в его ногу, и, снова лизнув розовый кружок, упруго потыкал в него языком.
— Если хочешь, можешь взять, меня, — услышал я приглушенный голос господина.
На мгновение я испытал то же парализующее изумление, как и тогда, когда он поманил меня в свою постель. Я погладил и поцеловал его шелковистые ягодицы, затем быстро поднялся, прижавшись к его спине, припав губами к основанию шеи и скользнув под него руками. Нащупал крепкую отвердевшую плоть и, удерживая ее левой рукой, торопливо вошел в него сзади. Его анус оказался очень тугим, едва проходимым — и вместе с тем несказанно восхитительным.
Николас немного вздрогнул, но все же член мой был умащен на совесть и потому без особого труда в нем заскользил. Обеими ладонями я стиснул его пенис и так приподнял, что господин в мгновение ока очутился на коленях, уткнувшись лицом в подушку. И тогда я припустил на нем, резко толкаясь, словно в лихом галопе, ударяясь низом живота в его гладкие нежные ягодицы. Николас отчаянно стонал, его жезл под моими ладонями делался все крепче, и когда наконец господин взорвался криком, исторгнув сперму мне в ладони, я, замерев на пике наслаждения, тоже излился в него.
В изнеможении я откинулся на спину. Теперь-то мне вполне позволительно было уснуть. И хотя ягодицы буквально горели, а покрасневшие рубцы под коленями немилосердно саднило — все же наконец-то я был полностью удовлетворен. Я вяло скользнул взглядом по зеленому атласному пологу над кроватью… и провалился в беспамятство. Краешком сознания я еще уловил, как Николас задул свечи, накинул поверх нас обоих покрывало, как обхватил меня рукой — больше я ничего уже не различал, погружаясь все глубже в пучину сна и ощущая только сладкую истому во всем теле.
БОЛЬШЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ ДУШИ
Было уже, судя по всему, совсем не раннее утро, когда меня растолкал один из слуг и вытащил из постели. Слишком молоденький, чтобы можно было счесть его за господина, парнишка с нескрываемым удовольствием покормил меня на кухне, поставив миску на пол. После завтрака он погнал меня на улицу за дом, где уже переминались бок о бок два взнузданных «конька». Где-то в пяти футах за ними их поводья соединялись в единую упряжь, удерживаемую еще одним мальчишкой, который, едва меня вывели, бросился помогать со снаряжением. И хотя мой товарищ уже должным образом проснулся, сам я пребывал в каком-то необъяснимом оцепенении, так что парнишкам пришлось изрядно потормошить меня, надевая сбрую.
Никакого экипажа рядом не было — не считая тех колясок, что громыхали поодаль по мостовой, влекомые скачущими на рысях, усердно нахлестываемыми «лошадками». Подковы их издавали какой-то легкий и звонкий — я бы сказал, серебряный — звук, совсем не похожий на топот настоящих конских копыт. И от этих наблюдений мое сердце испуганно заколотилось.
Меня поставили в упряжку позади той парочки, споро обхватили кожаными ремешками чресла, крепко прижав мошонку к члену. Я весь изъерзался, когда уверенные руки мальчишек привычно затягивали на мне сбрую, завязывали руки за спиной, надевали на бедра широкий кожаный ремень и приторачивали к нему мой член. Затем вдвинули на место кожаный фаллос, так же привязав его к идущему вдоль спины поводу и к тому, что тянулся снизу, между ног, — причем на сей раз гораздо плотнее, нежели крепили накануне. Правда, теперь отсутствовал конский хвост, к тому же не стали обувать мне ноги в сапожки с подковами — и, отметив все эти изменения, я проникся еще большим страхом.
От ощущения, что ягодицы сходятся на удерживающих фаллос ремешках, мне казалось, что я совсем наг и беззащитен — как-никак, но все же конский хвост немного прикрывал мне зад.
Однако настоящий приступ паники я испытал, когда мальчишки подступили со сбруей к моей голове и плечам. Тонкие, из хорошо выделанной кожи ремешки поблескивали новеньким глянцем. Один шел через затылок на макушку, расходился надвое к ушам и там в очередной раз разветвлялся, огибая уши, чтоб их не закрыть, после чего соединялся у шеи с массивным, но достаточно свободным ошейником. Еще один тоненький ремешок шел от макушки по носу и соединялся с третьим, обхватывающим голову прямо через рот и удерживающим толстый короткий фаллос, который, не успел я и пикнуть, затолкали мне в рот. Хоть он и не вошел глубоко, было ощущение, будто он заполнил мне всю глотку. Непроизвольно я легонько покусал его, прошелся языком. Дышать мне этот фаллос не мешал, но из-за его непомерной толщины рот у меня так же болезненно расширило, как в прошлый раз — анальный проход. И от этого состояния инородного вторжения и распертости с обоих, так сказать, концов меня охватило такое безнадежное отчаяние, что я даже жалобно заскулил.
Наконец все ремешки были хорошенько прилажены и стянуты, ошейник застегнут сзади, и поводья от стоящих впереди «коньков» перекинуты мне через плечи к креплению на моем заду. Другая связка поводьев шла от их крепко обтянутых сбруей боков к пряжке на широком ремне, обхватывающем мне живот.
Вся упряжь в целом оказалась чрезвычайно хитроумным приспособлением. Предполагалось, что меня будут тянуть за собой впереди идущие, и даже если я потеряю равновесие, то все равно не упаду. Против моего веса их предполагалось двое, к тому же, учитывая мускулистость их бедер и икр, скакунами они были весьма поднаторелыми.
В ожидании команды они мотали и потряхивали головами, словно им нравилось ощущать на себе мягкие кожаные ремешки. У меня же опять подкатили слезы: почему меня не запрягли так же, как их? Что предполагают делать со мной нынче? И эта парочка «коньков» с лоснящимися длинными хвостами и гордо задранными головами вдруг показалась мне холеными, привилегированными любимчиками — себя же я почувствовал несчастным изгоем. Мои голые босые ноги будут жалко топотать по дороге вслед за их цокающими металлическими подковами. Я нервно закрутился, пытаясь вырваться, однако ремни на мне были стянуты надежно, и мальчишки, умащавшие мне тем временем ягодицы, даже не обратили внимания на мою дерготню.
