Остальные марионетки висели на поясе артиста на своих ниточках и слегка покачивались, словно пританцовывали в хороводе вокруг хозяина, дожидаясь своей очереди. Вокруг этого кружка топтался еще один, более широкий круг — зрители. Музыка закончилась, стоящий в центре всех кругов кукловод подвесил цыганку к поясу и стал расправлять нитки следующего выступающего, одноглазого пирата. Моя незнакомка двинулась дальше по Невскому.
Она почти миновала Дом Книги, но на перекрестке неожиданно повернула, зашла в магазин и поднялась на второй этаж, где еще продавались товары из бумаги.
Весь первый этаж полностью захватили мини-диски, эльбум и другие современные носители, и пока я прохаживался там у лестницы, до меня донесся кусок разговора:
«Жидкая память — это нормально, но жидкая мать — это изврат, зачем она тебе?».
Я мысленно согласился и вдогонку подумал, что уже в конце двадцатого века разговор обычных программистов порой звучал куда поэтичнее, чем высосанные из пальца «находки» новоявленных классиков русской литературы.
Словно бы в подтверждение этой мысли, с другой стороны зала раздалось заунывное старческое бормотание: «Линк… линк… лин… клин… клин!…» Ну ясно, какой-то ретроград купил мультимедийную версию «Киборща» Вознесенского. Бормочущий голос закончил превращение «линка» в «клин» и смолк, но после паузы начал следующий круг: «Яху… яху…» Я не стал дослушивать, к чему в этот раз сойдется Вознесенский, и поднялся на второй этаж.
Незнакомка стояла у отдела рукописных книг и листала толстый, переплетенный в пергамент фолиант. Я спрятался на ближайшую стойку, открыл на середине первую попавшуюся книжку и стал делать вид, что внимательно читаю:
«…Говорят, что три части этой печати мужские, а одна — женская. Печать имеет силу только в том случае, если составлена из всех четырех частей, полученных от каждого из этих монахов и скрепленных красной нитью. Только тогда она подтверждает достоверность визы на въезд на Афон… Так же и с твоей музыкой. Ее нужно пропустить через все четыре времени года, и летом она будет звучать иначе, чем осенью. Если хочешь проникнуть в ее сущность, тебе придется выучить все четыре партии квартета…»
Ага, есть такой квартет из трех мужских и одной женской партии, подумал я. «Красавица-мартышка, осел, козел, и косолапый мишка». Впрочем, на другом континенте дети больше знали эту четверку под именами Железного Дровосека, Страшилы, Льва и девочки… не помню, как ее звали, какое-то очень электронное имя.
Однако кто же это у нас такой знаток таможенной системы Святого Афона? Я закрыл книжку: на обложке стояло «Милорад Павич». И правда, главный дедушка Крылов для европейских детей второй половины двадцатого века.
Незнакомка тем временем отложила рукописный фолиант и перешла к отделу поэзии. Я подобрался поближе и замер в ожидании маленького зрелища, ради которого частенько заходил сюда в прошлом.
Моя последняя бумажная книга лежала в самом углу. Незнакомку она привлекла сразу — так же, как привлекала до этого многих других посетителей. Белая, с едва заметным зеленоватым оттенком обложка была абсолютно чистой.
Рыжеволосая открыла белый томик. Она стояла ко мне спиной, но я знал, что на ее лице сейчас появилось то самое выражение удивления и непонимания, которое я тайком наблюдал почти у всех в подобный момент.
Листы книги тоже были совершенно чистыми.
Теперь она должна отложить книгу. Может быть, слегка пожмет плечами. «Белый квадрат» в литературе, только и всего.
Однако рыжеволосая не сдавалась. На смену удивлению пришло любопытство — настоящее, именно такое, на какое и была рассчитана моя последняя игра с бумажными изданиями. Незнакомка повертела книгу, внимательно разглядывая ее со всех сторон. Потом попробовала чистые листы на ощупь, посмотрела на просвет… И вдруг проделала нечто, из-за чего я готов был тут же броситься к ней. Приподняв полу плаща и слегка пригнувшись, она заслонила от света руку с книгой и голову.
Невероятно! Даже среди моих знакомых-литераторов, собаку съевших на всевозможном авангарде, нашелся лишь один, кто догадался. Сборник «Голоса тишины» можно было читать только в темноте, а самый интересный эффект достигался при слабом лунном свете. На обычном свету книга выглядела так, словно ее сшили, забыв напечатать.
Идея этой шутки возникла, когда Рита экспериментировала со светляками, пытаясь создать из бедных насекомых с фонариками нечто жуткое под названием «биодисплей». Никакие чудеса виртуальности не затмят в моей памяти ту ночь: мы вдвоем после шумной вечеринки возвращаемся домой, открываем дверь квартиры… и попадаем в космос. Некоторые из огоньков мигают, другие горят ярко и непрерывно, и почти все медленно двигаются, так что кажется — комната вращается, меняет форму, словно брошенный с высоты шелковый платок. Иногда какой-нибудь из светляков перелетает от стены к стене или падает с потолка. Самое большое созвездие зеленоватой руной горит на сетке форточки…
Рита дулась на меня еще три дня после той ночи, полагая, что перед уходом на вечеринку я нарочно открыл контейнер со светляками. Отчасти в качестве попытки к примирению я и попросил ее помочь с «ночной книгой». Она отнеслась к этому как к очередной бессмысленной причуде «человека архаичного». Но была рада, что я сделал шаг навстречу биотехнологии. Ей не составило труда вывести фосфоресцирующих бактерий, подходящих на роль типографской краски. Питанием для них служила бумага особого состава. В том экземпляре сборника, что хранился у меня дома, несколько букв одного из стихов светились не белым, как остальные, а красным — в этих местах на лист упали Ритины слезы.
Незнакомка опустила плащ. По тому, как торжествующе вскинулась рыжая грива, было ясно, что женщина разгадала загадку. Она расплатилась в кассе и вышла на улицу. Еще раз пролистала «пустую» книжку при дневном свете, подкинула ее на руке и положила в сумочку. И тут же перебежала Невский на красный свет, перед самым носом у ревущего потока, оторвавшись от меня на добрых сто метров.
Я снова нагнал ее перед Гостиным Двором. И вовремя: она свернула с проспекта и дальше пошла мелкими улицами, часто сворачивая. А минут через двадцать такого плутания и вовсе нырнула под низкую арку какого-то двора. Я решил, что дальше идти не стоит — видимо, здесь она живет.
Немного потоптавшись перед аркой, я собрался уже уходить, но тут заметил, что место мне совершенно незнакомо, а дороги я не запомнил. Я всегда плохо ориентировался в пространстве, а если шел с кем-то или за кем-то, то вообще переставал следить, куда иду.
Я оглянулся. Ни таблички с названием улицы, ни номера дома. На противоположной стороне — закрытый на ремонт магазинчик, на его стеклянной витрине — марки компьютеров и названия программ. В одном углу стекло разбито, и от «WINDOWS» осталось только «WIND». Я почувствовал, что ноги у меня промокли и замерзают. И решительно направился к арке.
Проходной двор привел меня в глухой колодец с помойкой в углу и обшарпанной вывеской «Oldies» над дверью в подвал. Я автоматически посмотрел на небо, обрамленное стенами колодца-двора, и двинулся к подвалу, приготовившись к худшему.
