— И как же звать подругу Робина?
— Так же, как и меня. Мэриан.
— Очень приятно. Ты устроила электромагнитный удар по ОРЕОЛУ?
— Это так же верно, как то, что Малютка Джон переоделся уборщиком и стащил пароль сотрудника безопасности из «Аргуса».
Я усмехнулся. Она права: мы узнали пароль другим способом. «Во-первых, нервный человек часто ощупывает тот карман, в котором лежит нечто ценное, — говорил я однажды вечером Жигану за кружкой пива. — Статистика сетевых запросов нашего подопечного, дорогой Ватсон, прекрасно показывает его слабые места. Во-вторых, проверяя сей ценный карман, человек имеет свойство терять бдительность.»
Вряд ли лысый из «Аргуса» хорошо запомнил тот день и час, когда на экране его компа выскочило окошечко «Системный сбой. Повторите логин и пароль». Случись это в другое время, сотрудник безопасности пригляделся бы к окошечку повнимательней. Но то был особый час. «Сбой» выскочил после запроса к сайту кибодрома, где лысый еженедельно тратил немалую сумму. Поэтому он не глядя отстучал в окошечко все, что спрашивалось, и с нетерпением бросился к таблицам результатов.
Вероятно, у этого мужика была своя особая система игры на кибодроме. Он никогда не делал ставки на самый популярный вид состязаний — бои роботов. Зато очень любил ставить на отдельные машины в беге с препятствиями. В любом случае, наша с Жиганом система игры работала не хуже. Когда лысый получил результаты состязаний, мы получили его пароль из того самого лже-окошечка с сообщением об ошибке. А для раскрутки версии с «Малюткой Джоном» хорошенько угостили уборщика из «Аргуса», который был не дурак выпить и вообще сговорчивый человек. В день взлома он бросил работу и переехал в другой город, только и всего.
Значит, «не наша» Орлеанская намекает, что история с электромагнитным ударом по ОРЕОЛУ — тоже миф.
— И что же это было? — поинтересовался я.
— Почем мне знать? — хитрым голосом проворковала Мэриан. — Наверное, термиты.
— Термиты? В Москве?! Там же холодно!
— Ой, я не знала, что говорю с главным профессором по термитам. Сейчас он еще скажет, что на ужин термиты не едят винил, оптоволокно и ферропластик. Особенно радиоуправляемые термиты.
— Да нет… (а что я знаю о термитах, на самом деле? что они едят?)… Но подожди, а куда они делись потом?
— Вот тормоз! Сам же сказал: в Москве холодно. Замерзли, наверно. Или удрали.
Стало быть, электромагнитные импульсы там все-таки были. Но они не стирали память, а управляли термитами!
Мне стало весело. Я представил, как полчища насекомых просачиваются в офис ОРЕОЛА — сквозь мельчайшие щели, минуя все системы безопасности. Маленькие жучки набрасываются на оргтехнику и удирают сытыми из остывающего, обесточенного здания.
— А кто их туда притащил? Вообще, откуда ты все это знаешь, вернее, знала заранее?
— Их привезли религиозные фанатики из ХАЛа. А я об этом… просто догадалась. Такая вот сообразительная подружка у Робина. Ты ведь можешь догадаться, во сколько завтра солнце встанет? Тут так же. Все просто.
Мы помолчали. Она явно не хотела рассказывать, как все было на самом деле. Попробуем с другой стороны.
— Я прочел то, что ты мне прислала. Про Голос. Ты не расскажешь, что было с ним дальше?
— Ох… Слушай, а чего ты все спрашиваешь да спрашиваешь, словно искалка какая? Давай сам рассказывай.
— Но ты и так вроде все знаешь… Я сегодня лекцию читал, о прообразах Сети в фантастической литературе прошлого. Могу прислать запись.
— Слышала уже. Скука смертная. Вот на прошлой неделе Армалинский читал лекцию — о том, что никакого Пушкина в России никогда не существовало. Неопровержимые доказательства приводил. Церковь пушкинологии в бешенстве, обещали послать к Армалинскому киллеров. И Лейбов недавно тоже что-то веселенькое выдал. Кажется, называлось «Умирающая поэтика верстки». Про опечатки и тому подобное. Мне там больше всего понравилось слово «люболь». А у тебя — прописные истины прошлого века. Интересное чего-нибудь расскажи. Какой у тебя цвет глаз?
— Вроде как серые…
— «Вроде как». А ты знаешь, что все дети рождаются с серыми глазами, и только потом у некоторых цвет меняется? У тебя так и остался серый — значит, ты остался ребенком. А что ты коллекционируешь?
— С чего ты взяла, что я что-то коллекционирую?
— Ну, все люди что-нибудь собирают.
— Наверно. Но сейчас я ничего не собираю. Когда-то серьги собирал.
— А-а, так ты был бабником?!
В голосе ее послышался живой интерес.
— Нет, скорее наоборот. Я был модным поэтом. Девушки сами вокруг меня вились постоянно. Им казалось, что если человек что-то интересное пишет, то он и на ощупь интересный.
— Фу, какой ты злой! Может, их поэзия интересовала! А сережки ты зачем у них брал?
— Да я и не брал особенно… Как-то так выходило, что они сами на память дарили. Или просто забывали их у меня. По крайней мере, первые несколько сережек именно так у меня оказались. Я их на люстру вешал, и как-то раз обнаружил, что там целых пять штук уже. Ну а потом, если спрашивали, что оставить на память, я так и говорил — сережку.
— Хм-м… А ну-ка, прочитай чего-нибудь. Надо же знать, за что тебе их дарили.
— Про что читать-то? У меня много. Ты задай тему.
Она задумалась, но ненадолго.
— Про меня.
Я перебрал в голове десяток текстов. Может, такое?…
— Я слеплю тебя наоборот.
Да, назло всем римским примерам,
Безголовым, безруким Венерам,
Я слеплю тебя наоборот:
Чтобы кудри — ночной водопад,
Рук полет — Шива не был так гибок!
Рот — из тысячи дивных улыбок,
И…
— По-моему, полная ботва, — перебила Мэриан на середине.
— Согласен.
Повисла пауза.
— А зачем читал?
— Ты же говорила, девушек поэзия интересует. Некоторые девушки, кстати, от одного только наличия рифм приходят в полный восторг. Ведь это такая сложная штука, не каждый может складно рифмы придумывать.
— А-а, так ты меня проверяешь? Дурочкой считаешь, да? Ну-ка давай нормальное читай! Хотя у тебя и нету, скорее всего.
— Может и нет… Ладно, слушай другое.
На полустанке,
или в шумящем аэропорту,
или на белой пристани в тумане вечернего полумрака —
где-то там меня ждут
девушка в свитере
и большая собака.
Я знаю о них,
хотя не видел их никогда.
Их нет даже в снах моих сумбурных и торопливых.
Но я знаю —
