Вербицки не поленился изучить материалы двадцатилетней давности и был вознагражден за труды. В одном из выпусков Scientific American он нашел статью, где сообщалось, что узоры некоторых «клеточных машин» удивительно точно воспроизводят видения, наблюдаемые под большими дозами ЛСД. Для мятущегося духа Вербицки этого было достаточно. Он забросил работу в математическом институте и занялся экспериментами с «цветастыми коврами».
Свои исследования он держал в секрете. И возможно, загнулся бы в безвестности — если бы его не забрали в психиатрическую лечебницу в 2007-м. В отместку за это жена Вербицки отсканировала рукопись книги «Digital Acid», которую ей передали от мужа из больницы, и послала это «письмо счастья» в 33 крупные сетевые конференции.
Через год D-Acid, или, как его назвали в России, «диоксид», распространился с помощью Сети по всему миру, вытеснив даже «микроскоп» — самый популярный галлюциноген того времени. Перенос клеточного алгоритма диоксида в трехмерку как будто ничего не давал; зато ходили слухи, что музыкальная «клеточная машина» в сочетании с цветовой приближает экспериментатора к сумасшедшему дому гораздо быстрее, чем цветовая в отдельности.
— Ваш кофе… сэр! — Белобрысый стоял передо мной с подчеркнуто-вежливым выражением лица.
— Может, попробуете пока комбинезон? Как раз освободилось место…
— Спасибо, я лучше посижу. Мне доклад сейчас делать, надо сосредоточиться. — На всякий случай я многозначительно подмигнул.
Бармен с понимающим видом ретировался. А я стал разглядывать пару, только что вышедшую из кубиков. Похоже, они пришли вместе и взяли кубики на одинаковое время. Но отдельно друг от друга — видно по лицам.
Я люблю разглядывать лица людей, вышедших из Сети. Это вроде игры: нужно угадать, что они там делали. Насчет девушки все ясно. Лицо — покрасневшее и обмякшее, на груди — два мокрых пятна почти правильной круглой формы, в них еще два пятнышка, потемнее. На фоне идеально-белой футболки это смотрится, как два глаза — не столько эротично, сколько комично. Впрочем, это скорее защитная ирония — девица-то занималась сексом с машиной, а не со мной!
А вот что парень там делал — это сложнее. Говорят, лица людей, выходящих из кубиков, напоминают лица зрителей, выходящих из кинотеатра. Это не всегда верно. Ведь кино — законченное произведение: пережил эмоции и пошел домой. Вот как девица эта. А у парня выражение другое: он еще там, в его мозгу еще продолжается начатый в кубике процесс. И лицо его сейчас — неприятная восковая маска безо всякого выражения. Хотя интересно, почему это самое «безо всякого» воспринимается окружающими как нечто неприятное?
Мне вдруг вспомнилось, что точно такое же лицо — но только у меня самого — часто замечала Рита. И всегда спрашивала: «Что-то случилось?». «Да ничего, я просто думаю…» — отвечал я. Но каждый раз, когда она видела меня таким, она снова и снова задавала этот вопрос.
Возможно, если бы у меня всегда было такое лицо, она не реагировала бы так встревожено. Ведь когда мы познакомились, я был другим. Она целый день присматривалась ко мне, думая, что я клоунничаю, выделываюсь, пытаюсь ее очаровать. Вечером того дня она шептала: «А ты ведь на самом деле такой… а я думала, ты играешь!» И я действительно был «таким», таким и остался. За исключением некоторых случаев, когда крепко приросшая маска все-таки спадала.
Первый раз Рита заметила меня «без лица» через месяц после нашего знакомства. Ночью она проснулась и незаметно вошла на кухню, где я сидел над диссертацией. Обернувшись на шорох, я улыбнулся — но она подошла ко мне, словно чем-то напуганная, и серьезно спросила, все ли в порядке. Напрасно я убеждал ее, что со мной все хорошо. «Не обманывай, пожалуйста. Зачем ты от меня что-то скрываешь? У тебя было такое лицо… Такое… как будто это не ты, или как будто ты умер!» — она готова была заплакать. Чтобы успокоить ее, я соврал, что один из моих выводов оказался ложным, нужное мне слово происходит совсем от других корней, и поэтому я немного расстроен.
Позже я и сам заметил, что, занимаясь умственной работой, я обычно стараюсь как можно сильнее изолироваться от посторонних взглядов. А после нескольких лет жизни за рубежом я стал «погружаться» и в присутствии других людей, чем нередко удивлял и пугал их. Рита в конце концов привыкла, что со мной «так бывает». Она теперь спрашивала «что-то случилось или ты просто думаешь?», и я молча показывал ей оттопыренный вверх большой палец.
Где она сейчас, моя Рита? В старых романах переживание разлуки было одной из основных несущих конструкций, эдаким тазобедренным суставом в скелетах сотен мелодрам. А я вот совершенно не переживаю, хотя наш роман был довольно бурным. Видимо, очередной эффект виртуального общения: Сеть приучила нас расставаться легко и быстро, без лишней грусти ожиданий, без особых размышлений о том, что делает сейчас человек, с которым ты недавно общался…
Пара, за которой я наблюдал, не торопилась уходить. Девушка усталым голосом крикнула бармену «мартини с грейпфрутом!», а молодой человек (с появившимся лицом) подошел к столику, где сидело еще трое ребят его возраста. По доносящимся слэнговым словечкам можно было легко догадаться об их увлечениях. Разлука разлукой, а вот к стереотипам юношеской романтики Сеть не так уж много прибавила, подумалось мне, и память услужливо подбросила название старого фильма с модным тогда Кинчевым: «Взломщик».
Сам я никогда не был хакером. Честно сказать, я даже с некоторым отвращением и боязнью относился и к «железу», и к внутренностям тех программ, с которыми работал. Кнопок с простыми словами «Найти», «Сохранить», «Печатать» мне было более чем достаточно. Дальше лезть никогда не хотелось.
Даже если я и замечал какие-то технические вещи, это было совсем не из той оперы, которая интересовала хакеров. Например, когда-то меня раздражало, что листы бумаги выходят из принтера теплыми. Мне почему-то хотелось, чтобы свежая распечатка была, наоборот, холодноватой. Знакомый программист, которому я поведал об этом, долго смеялся — не знаю, над чем, но больше я ему ничего не рассказывал о своем общении с компьютером.
Однако после ухода из Университета я оказался лишен всякой технической поддержки. И обнаружил, что раньше мог игнорировать ее лишь потому, что ее держали на высоте другие люди. А ведь когда-то я лишь посмеивался в ответ на замечания коллег о моем снобистском невежестве узкого специалиста, не желающего знать лишнее из другой области.
«CAMEL отдельно, LIGHTS отдельно». Оказавшись за стенами университетского кабинета, я осознал весь горький юмор этой поговорки. Прочти хоть всего Пушкина над сломанным принтером, он не начнет выдавать распечаток — ни горячих, ни холодных. Не говоря уже о том, чтобы продолжать свое дело или хотя бы отомстить тем, из-за кого я оказался на улице. Для таких дел нужна целая команда. Один в поле не воин, особенно если вместо поля — дикий лес Сети, а ты — всего лишь профессор вымершей литературы, не видавший в этой Сети почти ничего, кроме своих любимых академических архивов.
Но и в диком лесу я оказался чужаком не для всех.
Клетка 3. ХАКЕР, ПЕРВЫЕ ИГРЫ
Я точно так же сидел тогда с чашкой кофе в университетском «Тараканнике». Он подсел рядом.
