— Я знаю, что такое предательство, Глеб. Меня уже предавали. И не раз. Так что — нет: в краже отцовских протоколов происков сатаны я не ощущаю. За сатаной, Глеб, вам не сюда, а на Патриаршие.
— Я имел в виду не чей-то злой умысел. Я попробую объяснить так. Я чувствую, Орли, что вокруг меня происходит какое-то искажение реальности. Очень убедительное искажение. И оно отформатировано образами чумы, идеей чумы.
— Глеб, ну какая чума? — Орли взглянула на Глеба с жалостью.
— А вы в курсе, Орли, что никто не знает, что такое чума?
— Вы, Глеб, не врач и не биолог, но вот взяли да и всё поняли! — саркастически сказала Орли. — В Интернете нарыли, да?
Глеб не обиделся, Орли была права.
— Более-менее ясно, что такое человеческая чума разных видов. Но есть чума у птиц: птичий грипп. Есть водоросль — водяная чума. Есть чума оловянная и цинковая: структурное разрушение металлов.
— Есть чумка у собак.
— Человеческая чума — это венец эволюции чумы как таковой. А вообще чума — смерть как болезнь. Не как износ, не как поломка, а как быстрое саморазрушение. Например, СПИД тянет соки год-два-три… А чума — как обухом по голове. Сегодня чихнул, послезавтра закопали.
— Глеб, ну правда — неприятно, — попросила Орли.
— Понимаю, — вздохнул Глеб. — Но у меня чувство, что вокруг меня мир начал рассыпаться. Разлагаться на ходу. Вроде всё как обычно, но вдруг видишь: там — трупное пятно, там — язва, а там — бубон…
— Глеб! — брезгливо окрикнула Орли.
Приближались сумерки. Чистопрудный бульвар был весь в каком-то сказочном озарении. Реклама горела ещё неярко и даже нежно, а пунцовый закат и лиловые тени казались подкрашенными сладкой акварелью. Снег газонов в отсветах витрин был малиновым, янтарным, изумрудным. Бульвар выглядел игрушечным и конфетным, словно открытая коробка с рождественскими подарками. Какая тут чума?
— Я не мальчик, Орли. — Глеб закурил. — Я достаточно насмотрелся всякой хрени, прежде чем получил то, что имею, хотя имею я не много, чуть выше среднего. Но мне хватит, потому что мне на всё наплевать. И реагирую я только на самые сильные раздражители. Сейчас — такой.
— Но я ничего не чувствую. Как насчёт мании преследования?
Орли улыбнулась. Глеб вдруг протянул руку и сдвинул капюшон с её головы. Кудри Орли зашевелились, будто поёжились с мороза.
— Мания преследования — это прекрасно, — задумчиво сказал Глеб.
Ему было как-то мутно. Ночь он проводил со снотворным, а день — с антидепрессантами. Никаких особенных ужасов с ним не стряслось, но не отпускало ощущение, что кто-то всё время шепчется за спиной, кто-то глядит из-за угла. Глеб терялся: где эта слежка происходит, в воображении или в действительности? А точнее, так: в сознании, поражённом чумой, или в сознании, поражённом препаратами?
— Я бы с радостью согласился, что я сбрендил, — признался Глеб, — если бы не одно обстоятельство. То самое, из-за которого в тот раз вы и привезли меня пьяного к себе домой. Ведь вы не нашли объяснений?
Орли вынула руки из карманов, наклонилась, сгребла варежками снег со скамейки и принялась лепить снежок.
— Есть явное пересечение, — сказал Глеб. — Демон Абракадабра. Его имя — заклинание. Ваш отец сделал это имя паролем к файлам с протоколами, а я сфотографировал могилу демона с именем на кресте.
Орли неловко кинула снежок в Глеба и промахнулась.
— Нету пересечения, — сказала она. — Я уже подумала и поняла, что я ошиблась. Погорячилась. Есть только совпадение.
— Нет, всё-таки пересечение, — твёрдо возразил Глеб. — Потому что оба этих события присутствуют в контенте «ДиКСи». Комьюнити со снимком находится там, и файл с протоколами хранился там же. И для «ДиКСи» это одно и то же событие, только в двух версиях.
Орли отвернулась и отошла к краю дорожки. Она смотрела на лазоревую плоскость замёрзшего пруда, на кудрявые белые деревья вдоль берега и на ряды светящихся окон поверх древесных крон.
— И что всё это значит в реале? — спросила Орли.
Глеб пожал плечами:
— Вы говорите, что с вами ничего не происходило. А я уже увидел такие чудеса, что теперь чередую селектру с мелаксеном.
— Как программное обеспечение может влиять на реальный мир?
— Я не знаю. Но догадываюсь, кто знает. Вернее, знал.
— Кто?
Глеб достал сигареты и закурил:
— Ваш отец, Орли Львовна Гурвич. Это он разработал для «ДиКСи» такой софт, что оказались возможны подобные пересечения. Если я не ошибаюсь, он называл это телеком третьей генерации.
Орли оглянулась и сощурилась:
— Такое ощущение, что вы предъявляете мне обвинение!
— Обвинение — нет, — Глеб покачал головой. — Но вы не рассказали мне о Льве Гурвиче всего. Поэтому я не могу понять, в чём дело.
— А вы разве следователь, чтобы я выкладывала вам всё? — Орли рассердилась всерьёз. — Да я и следователю не сказала бы!
— Я прошу вас, — мягко произнёс Глеб. — Я будто поскользнулся… Ощущение скорой беды. Как у Брэдбери: «Чую, зло грядёт».
Глеб кинул окурок в урну и промахнулся.
— Ну хорошо! — раздражённо ответила Орли. — Повторяю. Про отца я вообще ничего никогда не слышала. Работала журналистом. Полгода назад мне прямо в редакцию позвонил Гермес и попросил о встрече. Гермеса я знала — по прессе. На встрече Гермес объяснил мне про Гурвича и предложил работу: ухаживать за ним. Я согласилась.
— А чем болел Лев Гурвич?
— Чумой! — нагло отрезала Орли.
— Он ведь был наркоман, — спокойно сказал Глеб. — И незадолго до обращения Гермеса к вам Гурвич съехал на самый убойный кайф, да? У Гурвича не было шансов выкарабкаться. Гермес пригласил вас отследить финал, так?
— Чего вы несёте! — взвилась Орли.
— Я вас не обвиняю! Не вы же отцу вмазывали!
— Это вам блядёшка эта ваша сказала, Кабуча, да? Которая сама и таскала пистоны для баяна! — Орли отступила от Глеба. — Да идите вы!
— Орли!..
— Козлы вы тут все в Москве! Все Гермесы ваши, папаши Гурвичи, Мариши Кабучи и ты сам тоже! — Орли решительно повернулась, чтобы уйти прочь, но Глеб успел схватить её за рукав:
— Да подожди же!..
— Пусти, с-сука! — взвизгнула Орли и дёрнулась всем телом.
Глеб отпустил. Орли от своего рывка едва не шлёпнулась. Она отскочила и яростно смотрела на Глеба, словно с другого берега реки. Глеб подумал: встреча Гришки с Аксиньей на Чистопрудном бульваре, не доходя до «Макдоналдса». Мурманский казак и вятская еврейка.
— Так мы ни до чего не договоримся, — осторожно заметил Глеб.
— Не больно-то и хотелось!
