— Тогда кто?
— Могучее умертвие, вот кто. Повелитель мертвецов. Риг Праха. Сильный маг. Кто угодно — но не Вечный.
— Значит, его можно убить во второй раз.
— Если это не удалось олламу? После того как какой-то пес, отрастивший острый хвост и клыки, перегрыз всех друидов Атланса? На Map Ани собрались все. Все, понимаешь? Лишь некоторые барды и филиды… Но они внуки и правнуки омелы. Из сынов ее остался только я… а я владею лишь отголоском былой силы, потому что, когда сам стал Песней — забыл все колдовские песни, которые знал, и разучился создавать новые. Прежде чем проникнуть вслед за тобой в Корневище, я был в разных местах Атланса. Мертвоживые везде. До войска Монфора весть еще не дошла, но они напали уже на питшей и оттеснили их остатки к горам. Остатки — потому что большая часть амазонок убита и стала мракобестиями. Корабельщики исчезли — все как один, горты и саилы почти уничтожены…
— А кедры?
— Кедры живы, хотя и они подверглись нападению. Лишь центр, небольшая область между Кричбором, Лесом-Шептуном, истоком Хармстрона и Баркентинами свободна от мракобестий. Весь Атланс под пятой умертвия….
— Небольшая область? Но там стоит Гора Мира.
— Именно. А он любопытен, крайне любопытен… тот, кто появился из жертвенного колодца. Ведь я разглядел его — древняя сущность. Он лишен естества, не муж — и не женщина, он умеет пропускать сквозь пальцы волокна бытия и отделять их смертную часть. Он заражает собой этот мир, он… Я витал над всякими местами, поднимался в небо, парил с грозовыми тучами, побывал даже в Слепом Пятне, где иное пространство подступило так близко к нам… но я не заглядывал под землю! Не замечал, что происходило там все эти годы. Что подняло мертвоживые войска из глубин? Почему именно сейчас умертвие обратило взор к поверхности?
— Что такое Слепое Пятно?
— Разрыв бытия, прореха. Его создало древнее могучее заклинание, через него Первых Духов, о которых я рассказывал тебе, выбросило наружу. Ну а риг Праха…
— Что ему надо от нас?
— А что надо ригу, который направляет армию против соседнего туата? Что было надо Гораку, когда его орда перешла Кору? Много вкусной еды, много хорошего вина. Много красивых женщин, ни одна из которых не может отказать. Чужие земли. Власть. И умертвию осталось совсем немного — всего лишь разбить войско, что идет с Монфором… после этого дети деревьев будут побеждены.
— Так что же делать? — повторил Эльхант.
— Спустимся.
По каменному каскаду они сошли в большую пещеру.
— Но кое-что мне все же ведомо, — задумчиво пробормотал старец, разглядывая пряди света, свисающие со свода. — Я знаю, что Кольцо золотое покоится где-то в земных глубинах, там… — Лучшая Песня притопнул ногой.
— И умертвие ищет его? — предположил Эльхант. — Ну так, быть может, это все же Мадред, который хочет вернуть свое Око…
— У этого существа было два глаза, разве ты не заметил? Так или иначе, ищет или нет, слышал ли о Кольце или не слышал — этого мы не ведаем.
— А откуда ты знаешь, что Око внизу?
Казалось, Драэлнор постоянно сдерживается, но веселый нрав дает о себе знать, хотя Лучшая Песня осознает, что теперь он не просто старик — старец, преисполненный мудрости, которому не пристало хихикать, показывая смешливость. Но тут он ухмыльнулся — совсем по-мальчишески.
— Для чего, по-твоему, я хотел проникнуть в паутину порталов? Почему Брислан преследовал твоего отца — да и меня — даже после того, как Альвар скрылся в Огненном Пределе, а я, сумев пропеть Лучшую Песню, стал недосягаем для козней оллама? Как думаешь?
Эльхант ничего не ответил, и старец продолжил:
— На самом деле и мы с Альваром и Брислан искали Око. До Брислана олламом был Дагда Безволосый. Он-то полагал, что Око должно пребывать, где пребывает, и лишь хранил то, чем мечтал завладеть Брислан… и мы с Альваром Гаем. Мы выкрали это в день смерти Дагды. Позже Брислан обвинил твоего отца в том, в чем обвинил, заставив покинуть срединные земли… ну а я отрекся от Гая, сказав на суде брегонов в Корневище, что никогда не поддерживал его идеи. Брегоны поверили мне, а Брислан не поверил, но вскоре лучшая песнь спасла меня от его преследований. Затем я нашел Гая в Пределе Огня, он простил меня… Так и вышло, что паутина порталов досталась Брислану, а та вещь, что мы выкрали в суматохе, когда внезапно скончался Безволосый, — вещь эта досталась нам. Твой отец отдал мне ее перед смертью, и вот теперь я возвращаю ее сыну.
Эльхант не заметил, в какой миг и откуда Драэлнор извлек свиток кожи — когда агач повернул голову, тот был уже в руке старца, лежал на ладони.
— Возьми.
— Если ты — Песнь, — произнес Септанта, хмурясь, — если твоя плоть — музыка, кости — звук трещотки, стук сердца — стук барабанов, а разум — голос певца, то… — он замолчал, не зная, как сказать то, что хотел.
Вопросительно глядя на него, старец вновь ухмыльнулся.
— То как ты можешь носить на своей одежде нечто такое… — агач ткнул пальцем в широкий квадрат кожи. — Даже когда становишься… становишься тельным. А до того — где это было спрятано? Раньше?
— Люблю тебя! — сказал вдруг Драэлнор, хихикая. — Люблю, как любил твоего отца, — за вот такие нежданные вопросы! Он был мудр в смысле более высоком, ты же умен в значении, так сказать, практическом… И потому не поймешь. Могу ответить лишь так: вещь эта стала частью моей мелодии и, будучи ею, пребывала во мне, хранилась… И сейчас, когда я на время, как ты чудесно выразился, стал тельным, вернулась к своему прежнему виду. А еще у меня есть это… — Он показал Эльханту брусок мела. — Взирай. Драэлнор начертал на камне треугольник, обращенный углом книзу, а в центре его — глаз.
— Так мир изображают друиды. Это — Триглав. Нижний угол — Твердь, вернее, это Вечный Тверди, Мадред, погруженный в нее. Два верхних угла — Небеса и Воды. По-твоему, здесь все так… так, как должно быть?
Септанта долго глядел на рисунок и затем спросил:
— Почему два верхних угла на одной высоте?
— Ага, ты задал верный вопрос. Смотри еще… — и старец набросал другое изображение.
Такое же на твоем плече, не так ли? Твердь и Вода — нижние углы, Небеса — верхний. Подобная мировая пирамида не просто лучше отображает положение дел, она еще и устойчивее. Первый рисунок — видишь, сторона вверху? Получается, небес много, а мир, этот нижний угол, один. Но мы с Гаем полагали иначе. Вот так… — мел с силой вдавился в глаз на треугольнике второго изображения. — Внизу плоскость, угол вверху. Потому что на самом деле миров много. Небеса — одни на всех.
Септанта лишь мельком глянул на рисунки: он рассматривал то, что было изображено на коже.
