«Холодная война», едва не ставший горячим Караибский кризис, выстрел в Далласе, Корея, Вьетнам, Афганистан... Память услужливо подсказывала, казалось, давно позабытые исторические моменты. Наше участие во всех перечисленных горячих точках, оттепель (не позабыть отдельной ссылкой пояснить, о чем — точнее, о ком — речь), период застоя, конец восьмидесятых, перестройка, ГКЧП, Беловежский сговор (первоначально написанное слово «пакт» Крамарчук, подумав, вычеркнул — как говорится, подсознательно вырвалось. Не поймут-с, особенно товарищ Молотов...), бандитские девяностые — ну и так далее.
Проглядев составленный список, Юрий внес еще с десяток пунктов — от Фолклендского конфликта до второй американо-иракской войны, одиннадцатого сентября и безуспешных поисков Бен Ладена — и с отвращением оттолкнул исписанный лист. Да ему тут на пару недель писанины! С другой стороны, а чего он хотел? Глушить коньяк и курить трофейное «Мальборо». Да и кто он такой в этом мире; в мире, принадлежащем, в лучшем случае, его родителям, а не ему. Хочет спасти семью, родных? А что он сделал для этого, Убедил самого Берию в своей правоте? А дальше, дальше то что?
Будто неожиданно на что-то решившись, подполковник вернулся к столу и решительно взялся за авторучку. Да ему есть о чем писать! История историей, но есть ведь и еще кое-что. Он много лет носил это в себе, боясь, навредить карьере и пенсии, но сейчас, когда все это стало лишь бледными воспоминаниями, он не станет молчать. Хватит сомневаться. И бояться больше нечего — вообще нечего больше бояться! Он опишет все именно так, как помнит... и как чувствует.
Настала пора делать окончательный выбор.
Крамарчук взял новый лист, озаглавил его «Опасные просчеты и ошибки внешней и внутренней политики и внутреннего устройства СССР, приведшие к развалу страны и фактической победе капиталистического строя» и принялся писать...
Глава 11
Москва, Кремль, 25 июля 1940 года
Сталин стоял у окна и мучительно раздумывал, устало глядя в темноту безлунной июльской ночи. Где-то там за мощными кремлевскими стенами жила своей жизнью столица величайшего в мире государства, страны, во многом созданной благодаря его стараниям и жесткой, а порой и жестокой воле. Но не это занимало сейчас мысли Вождя. Слишком многое свалилось на него за последние восемь дней, слишком много он узнал нового.
Он давно привык оперировать огромными объемами недоступной простым смертным информации, но эта информация оказалась какой-то слишком уж сложной и, чего греха таить, страшной. Конечно, с одной стороны, никакой вершитель человеческих судеб не откажется от полученного авансом знания о будущем, но вот с другой – не так все просто. Слишком многое придется теперь менять, многое — вовсе начинать заново, от нуля, а времени остается совсем мало. Всего год до начала войны и тринадцать лет — до его собственной...
Иосиф Виссарионович раздраженно задернул штору и отошел от окна. Разнылся, понимаешь, как гимназистка! А еще большевик! Если уж на то пошло, тринадцать лет огромный срок, и когда ЭТО свершится ему будет уже семьдесят шесть. Да и свершится ли, ведь совсем недавно он самолично заставил себя поверить что семнадцатого июля история уже изменилась, пошла по какому-то иному — лучшему ли, худшему? — пути. А значит, и фатальная дата может измениться правда, неясно, в какую сторону.
Едва ли не впервые в жизни ему ничего не хотелось делать — вообще ничего. Сталин взглянул было на привычный диван, где частенько коротал ночь, однако тут же брезгливо отбросил эту мысль. Он не вправе расслабляться тогда, когда нужно быть собранным, когда дорога чуть ли не каждая минута. Нет, речь вовсе не о том пресловутом марте — Вождь поморщился, — а совсем о другой, хоть и не менее пугающей, дате. Двадцать второго июня. Уже скоро. Как там писал тот подполковник: он, Сталин, будет настолько подавлен случившимся, что даже не выступит с обращением к народу, переложив это выступление на плечи Молотова? Смелый он, это хорошо. Значит, не врет. А насчет обращения? Вот уж хрен вам, дорогие потомки, он выступит, теперь — в любом случае выступит! Но сначала сделает все от него зависящее, чтоб это обращение никогда не прозвучало в эфире, ни от него, ни от Молотова, ни от кого бы то ни было! Вообще никогда не прозвучало, да...
Сталин привычно обошел массивный рабочий стол и опустился в кресло. Освещенная мягким светом настольной лампы раскрытая папка с протоколами допросов по-прежнему лежала на зеленом сукне. Иосиф Виссарионович вытащил несколько скрепленных меж собой листков и, улыбнувшись в прокуренные усы, углубился в чтение. Вот сейчас дочитает этот, гм, опус и спать.
СССР Народный комиссариат внутренних дел.
Управление Государственной Безопасности.
Протокол допроса к делу № 0012 от 18 июля 1940 года.
Общие сведения.
Фамилия: Соломко.
Имя: Юлия.
Отчество: Александровна.
Дата рождения: 21 мая 1983 года.
Место жительства: УССР, г. Киев, проспект 40-летия Октября, 553/1, кв. 112.
Паспорт и/или удостоверение личности: при аресте отсутствовали.
Социальное происхождение: из интеллигенции.
Социальное положение (род занятий и имущественное положение): журналист, работаю.
Состав семьи: мать, Воронина Елена Петровна, 42 года, фармацевт, отец, Соломко Александр Валентинович, 47лет, ассистент кафедры истории и политологии Киевского национального университета им. Шевченко. Брат, Соломко Андрей Александрович, 19 лет, студент экономического факультета КНУ.
Образование: высшее специальное, журфак КНУ в 2005 году.
Партийность (в прошлом, настоящем): беспартийная.
Судимость, участие в бандформированиях, антисоветских движениях, подвергались ли репрессиям со стороны властей: не имела, не участвовала, не подвергалась.
Правительственные награды, поощрения, прочее...».
— Назовите, пожалуйста, ваше имя и дату рождения?
— Соломко Юля. А возраст у дамы спрашивать моветон.
— Полное имя, отчество и фамилию, пожалуйста. И Дату рождения.
— ФУ. Ну, хорошо — Соломко Юлия Александровна, двадцать первое мая восемьдесят третьего. Как вы грубый, а еще офицер — я что, так плохо выгляжу? Конечно, я понимаю, все эти ужасные события >в га эта стрельба, учения...
— Последнее к делу не относится. И прошу не называть меня офицером, подобное здесь не принято «Гражданин следователь» — этого вполне достаточно. Давайте продолжим.
— Давайте, а о чем?
— Простите, что значит «о чем»?
— Ну, о чем будем продолжать?
— Гм, ладно. С какой целью вы находились 17 июля сего года на территории военного городка береговой батареи?
