— Скоропадько с Терскиным, из наших больше никто. Из комсостава, в смысле.
— А, эти, — Виткин презрительно махнул рукой, — ботва. Значит, только мы. Сможем, а?
— Сможем, Влад. Уже меняем. — Крамарчук решил особенно не распространяться об известных ему событиях. — Может, и не глобально, но что в тактическом смысле — точно.
— Это хорошо. Дед у меня в сорок первом без вести пропал, а батя в тринадцать лет взрослую норму на заводе выполнял, такие дела. Обидно, если мы своим здесь присутствием напортачим. А так, если поможем им чем-то, уже не зря пожили. Короче, — Виткин мельком взглянул на наручные часы, — давай еще по соточке — и все. Неохота напиваться. А знаешь, я на имя Тимошенко рапорт накатал, в действующую армию попросился. Все, что знал и помнил, я и так выложил, а сидеть в тылу? Ну его на фиг. Повоевать хочется, пусть даже и напоследок.
— Не пустят, Влад. — Крамарчук покачал головой. — Такие, как мы, к немцам ни в каком качестве попасть не должны. — В плен, в смысле.
— А хули? — возмутился тот. — Думаешь, я этим сукам бы сдался? Последний патрон себе, все дела.
— Да не в этом дело. Риск слишком большой. Вот году к сорок третьему, как я понимаю, наша с тобой информационная ценность существенно снизится, тогда, наверное, можно и на фронт. Хотя тоже вряд ли. Уж поверь мне.
— Верю, — разом потух собеседник. — Просто надоело сидеть, штаны протирать. Помнишь, как армию в девяностых гробили? Как полигони распродавали? И как мы с тобой да с другими ребятами упивались в жопу, чтобы хоть на сутки забыться, не видеть всего этого? А сейчас шанс нам дали, ШАНС, понимаешь. Может, и не все изменить, так хоть что-то. Понимаешь? Нет, все равно своего добьюсь — и на фронт попаду. Так и знай, Крамарчук, попаду.
— Не пустят, — тихо буркнул тот, разливая остаток коньяка, — мне САМ об этом сказал. Мы с тобой здесь воевать будем, ясно? Может, и больше пользы принесем, кто знает?
— Жалко. — Виткин понуро склонил коротко стриженную по старой привычке голову. — Жалко. Помнишь Юра, года два-три назад нас окружное начальство подписало обеспечивать содействие городскому «Поиску»? Ну, когда они под Прилиманским южный сектор обороны копали, а мы, типа, должны были ВОП разминировать и вывозить? Знаешь, я до того даже и понятия не имел, как наши предки погибали, а тут насмотрелся. Пацаны восемнадцатилетние, как в ячейки свои в сорок первом легли, так до сих пор и лежат. Ненайденные, неопознанные. Кто вверх смотрит, кто в землю уткнулся. А ведь это они нас тогда защитили.
Одного запомнил: ребята-поисковики говорили, судя по зубам — лет шестнадцать ему было, но уже в бушлате, и патронов — полные подсумки. Лежит на спине, а рука вертикально вверх вытянута. Будто выбраться из могилы хочет и помочь нас просит. А ног от колен нет. Плугом срезало, когда на месте линии обороны колхозное поле распахивали. Так вот, не хочу я, чтобы повторилось все это. Хочу, чтоб не сдали мы Одессу, чтоб мамалыжники вообще на нас и не рыпнулись. Оттого и великого полководца нашего, товарища Октябрьского, я о-очень подробно расписал, надеюсь, шлепнут еще до того, как он Крым фрицам сдаст, падла. Да и не только его, многих еще... тоже героев. Вот так-то, Анатолич.
Виткин неожиданно взглянул на Юрия абсолютно трезвым взглядом:
— Думал, напился с непривычки? Хренушки. Просто выговориться хотел, а с кем тут еще поговоришь? Не с компетентными же товарищами в малиновых петлицах. Ладно, Анатолич, прости, если что не так, и не поминай лихом. Но поверь: на фронт я попаду, обязательно попаду. А может, и до Берлина дойду. Всегда Хотел за рубеж съездить, а тут такая возможность, практически на шару, да и шенген не нужен. Может, там и встретимся.
Виткин встал, надел фуражку, привычным жестом выровняв ее по кокарде, и протянул руку:
— Ладно, Юрий Анатольевич, увидимся еще. Так что до встречи. В будущем.
Усмехнувшись, майор, не оглядываясь, покинул кабинет. Крамарчук грустно вздохнул и взглянул на часы. Несмотря на вздорный характер, Виткин всегда был пунктуален: с начала их разговора прошел ровно час без одной минуты.
Бесцельно побродив по комнатам, Крамарчук умылся, перекурил и, усевшись на диван, задумался. Встреча с бывшим сослуживцем словно вернула его на несколько месяцев назад... и более чем на шестьдесят лет вперед, ведь с середины июля он так ни разу и не общался ни с кем из принадлежавших его времени людей. А Влад молодец, хорошо держится. И, главное, цель для себя нашел, так что он здесь в какой-то мере больше не одинок. Может, и на самом деле добьется своего и попадет в действующую армию, а там, глядишь, и до Берлина дойдет. Судьба, она известная проказница, вон как все с их перемещением обернула. Иди знай, может, и вправду суждено Виткину свой автограф на колонне Рейхсканцелярии оставить? Неплохо зная бывшего сослуживца, Юрий примерно догадывался, что это будет за автограф. «Я знаю три слова, три матерных слова», ага.
Подполковник потянулся. До обеда еще пара часов, может, вызвонить Верочку да пойти пройтись? А что, вроде неплохая идея. Крамарчук встал и, подойдя к столу, поднял трубку телефона (о своем обещании Сталин, естественно, не забыл, телефон установили на следующий же день после возвращения Юрия с Кунцевской дачи), набрав цифры внутреннего номера.
Ну да, именно так. После памятной встречи с Вождем многое изменилось. Было ли это распоряжением Самого или единоличным решением Берии, но больше Крамарчук не был заперт в четырех стенах. Отныне ему разрешалось свободное перемещение в пределах здания комиссариата, недолгие прогулки во внутреннем дворе и посещение местной столовой, где он теперь завтракал, обедал и ужинал. Кроме того, ему — страшно сказать! — разрешили выход в город, правда, в компании майора или, что радовало куда больше, «сержанта Верочки». Девушка к этому времени уже была в курсе кто он на самом деле (Юрий примерно представлял, какие запретительные документы ей пришлось перед этим подписать), и смотрела на него совсем другими глазами. Поскольку никаких особых распоряжений насчет нераспространения сведений о будущем ему никто больше не давал, подполковник по мере сил отвечал на ее многочисленные наивные вопросы. Естественно, избегая любых подробностей, — еще не хватало выслушивать от Берии нотации в духе: «Тебе что, делать нечего, ты чего девке порассказал?» Да и вопросы эти по большей мере касались исключительно бытовых моментов жизни будущих поколений, музыки, женской моды и всякого тому подобного.
Прогулки, увы, были нечастыми, но после нескольких проведенных взаперти месяцев любая из них казалась Юрию тем самым хрестоматийным глотком свежего воздуха. Да и Москва сорокового ему и вправду нравилась, благо было с чем сравнивать.
Вера появилась минут через двадцать. К этому времени подполковник уже успел переодеться, сменив обычный китель на «выходной», с тремя эмалевыми прямоугольниками на малиновых петлицах. Ага, капитан госбезопасности, никак не меньше. Выходить в город в форме без знаков различия ему, само собой, запрещалось, а вот было ли это липовое, по сути, звание
[6]
, некой шуткой со стороны Лаврентия Павловича или совсем наоборот, он не знал. По крайней мере, в здании наркомата китель с петлицами носить не разрешалось, а вот в городе — пожалуйста. Кто придерется, Увидев неспешно прогуливающихся по столичной улице капитана ГБ под ручку с сержантом из той же конторы? Ясно, что никто. Идут себе и идут. Может, выходной у людей, в кино, например, собрались или в театр, а может, они и вовсе женаты.
