«А Данька-то молодец!» – подумала девушка, спустившись и увидев заставленный тарелками стол. При этом она даже не заметила, что впервые со времени их знакомства мысленно назвала сержанта не «этот», не «наглая рожа» и даже не «Данила», а сокращенно-ласкательно «Данька». Впрочем, помянутый сержант и на самом деле оказался молодцом. На обед он наловил или настрелял чего-то местного, щедро сдобрив готовку найденными у хозяина дома приправами.
– Десантник, а тем более диверсант, должен уметь выжить в любых условиях, – важно пояснил Баков, глядя на расползающиеся от удовольствия лица товарищей, – а точнее – обязан. Но ведь лучше выживать с комфортом, верно?
Патрик радостно кивнул, Лидка же просто наслаждалась обедом, но нет-нет да и наталкивалась на настороженный сержантский взгляд. Вот вроде и физиономия довольная, и улыбнуться готов в любую минуту, а взгляд тревожный. Почему? Из-за нее, что ли? Чувствует, что что-то не так? Что-то знает? Или просто его извечная диверсионная подозрительность?..
После обеда Баков вдруг жестом фокусника вытащил из кармана колоду карт:
– Проведем время с пользой, а?
Оказалось, что ни Лидка, ни Патрик вообще не знают никаких игр, в которые можно было бы играть такой колодой, и Данила взялся их обучать. Через полчаса девушка уже азартно хлопала картами о стол, бурно радуясь, когда ей удавалось выиграть, и не менее бурно расстраиваясь, когда проигрывала.
Выигрывал чаще всего Данила.
– Ну конечно, ты же эту игру давно знаешь, – обиженно буркнула Лидка после очередного проигрыша.
– Да не в этом дело, – весело сказал диверсант, тасуя колоду: карты в его руках так и летали, – в этой игре важно именно везение. Нет, конечно, я запоминаю, какие карты уже вышли, но если нормального прихода не было, то и делать нечего. Просто мне везет. Есть, кстати, такая старинная поговорка: «Кому везет в карты, тому не везет в любви», – и он бросил на Лидку косой взгляд, которого она, впрочем, даже не заметила: фраза ударила, словно плеть. «Не везет в любви». А вот везло ли ей? У нее всегда было много ухажеров, и в школе, и, тем более, в кадетском и военном училищах. Девушек там было совсем мало, и, хотя однокурсники воспринимали ее исключительно как «своего парня», ребята с других факультетов были не прочь приударить. Тем более она на их ухаживания никак не отвечала, становясь еще более интересным объектом – охота испокон веков была типично мужским занятием. Охотиться на недоступную Лидку было куда интереснее, чем отбиваться от навязчивого внимания местных девушек, готовых вешаться курсантам на шею. Ну а она? Ей нужен был только ее Роман. Так почему же она ему об этом так ничего и не сказала? Или ее пугало, что Самарин не ответит на ее чувства? Но по крайней мере тогда бы все было определенно, а сейчас? Сейчас она даже не знала – может, будь она хоть чуточку менее самолюбивой, все это время была бы счастлива? «Лучше жалеть о том, что сделала, чем о том, чего не сделала», – как-то раз сказала ей старшая сестра, но она, наверное, была слишком мала, чтобы понять… Было больно, почти физически больно, и тем больнее, что слезы кончились. Поднявшись из-за стола, Лидка сухо извинилась, сославшись на головную боль, и отправилась в комнату. Сначала долго рассматривала фотографию на своем комме, фотографию, сделанную всего неделю назад. Слева – смущенный Джакомо: парень пытался приобнять ее за талию, а она пообещала, что если он будет распускать руки, оторвет яйца. Вот Кахи, а вот, чуть сзади, и Ромка-Тореадор. Он всегда становился чуть сзади, потому что был выше всех остальных…
Девушка глухо застонала. Стереть, стереть эту фотографию! Сколько же можно? Впрочем, нет, она не станет этого делать. Человек до тех пор и остается человеком, пока его душа сохраняет способность болеть. Прости, Рома, что я ничего не сказала тебе, прости, что все время спорила, ссорилась и говорила гадости. Просто я боялась, что ты догадаешься о моих чувствах. И, если уж быть совсем честной, боялась, что другие догадаются, какие чувства я испытываю к тебе. Прости, что не пошла на место аварии твоего истребителя – у меня не хватило бы сил смотреть на твое искалеченное, разорванное тело. Я все время старалась казаться крутой девчонкой, но на самом деле больше выпендривалась. Вся моя бесшабашность была просто не выветрившимся до конца из головы детством, ведь дети не боятся смерти, они точно знают, что с ними этого случиться не может. Но я… я повзрослею, уже повзрослела! Прости меня, Рома!..
Потом она долго стояла у окна, бессмысленно вглядываясь в непролазные заросли, окружавшие дом. Хотелось спать, но она боялась ложиться; боялась, что в эту ночь ей снова приснится Роман. С другой стороны, может, это и есть счастье, видеть его хотя бы во сне? Неожиданно припомнились неизвестно где слышанные строки:
…Тридцать лет под луной чередою апрели.
На холодной земле все, как в песнях нам пели:
Дом стоит, свет горит, из окна видна даль,
Чай в стакане на кухне да на сердце печаль…
…То ли песни не те, то ли часто дожди…
Тридцать лет под луной, тридцать первого – жди…
Вот уж точно «дом стоит, свет горит». Правда, с «далью из окна» автор явно перебрал, зато насчет печали на сердце – попал в самую точку. Эх, да ладно… И Лидка, свернувшись калачиком, неожиданно уснула. Во сне она снова летела в подбитом истребителе, и под нею мелькала пылающая, перепаханная взрывами земля. И рука снова рвала черно-желтую рукоять eject-системы, и чудовищная перегрузка лишала сознания вдавленное в ложемент тело. А потом, уже на земле, стоя на подгибающихся от боли ногах среди половинок раскрывшейся капсулы, она вновь поднимала голову – и видела чей-то падающий «шарк», слышала глухой взрыв, видела огненно-дымный шар над верхушками деревьев. И…
Лидка внезапно проснулась, разом вынырнув из вязкого омута страшных воспоминаний. В комнате было уже совсем темно, а возле кровати сидел на полу Данила и с тревогой смотрел на нее. Но отчего-то его присутствие совсем не возмутило девушку.
– Ты кричала, – негромко пояснил он прежде, чем она успела что-либо сказать. – Ты сильно кричала, и я уже думал тебя разбудить, и вдруг у тебя стало такое лицо… такое, как будто случилось что-то хорошее. Я уже собрался уйти, но ты проснулась.
«Терпеть не могу, если смотрят на меня, когда я сплю!» – хотела сказать Лидка.
«Какого хрена, я что, звала тебя? Или о помощи просила?» – хотела сказать Лидка.
«Немедленно убирайся в свою комнату», – хотела сказать Лидка.
Но неожиданно сказала совсем другое:
– Мне снился человек, которого я любила.
– А почему – любила? – непривычно тихо спросил Данила.
«А вот это уже совсем не твое дело!» – мысленно огрызнулась девушка, но воспоминание о недавнем сне заставило ее сдержаться:
– Он погиб. Погиб в тот день, когда мы с тобой встретились, – почему-то словосочетание «мы с тобой» больно резануло слух, и она инстинктивно сжала пальцы.
– Все будет хорошо, – произнес Данила, на секунду положив свою большую ладонь на ее сжатые кулачки, и тут же вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Почему-то ей показалось, что сейчас он вернется; а может, просто захотелось, чтобы вернулся. В его присутствии девушке отчего-то становилось гораздо уютнее и совсем не страшно. Но диверсант так и не вернулся, и Лидка, не дождавшись, заснула. И спала до самого утра уже безо всяких сновидений…
