Страх.
Мы можем бояться кого-то или за кого-то. Опасаться за свою жизнь или кошелек, трястись при мысли, что можно опоздать на свидание или совершить ошибку на экзамене. Мы знаем причину, и мы боимся. Но, зная причину, мы можем с ней бороться, можем заглушить страх поступками или действиями. Найти хорошего врача или купить пистолет, выйти из дома пораньше или посидеть за учебниками лишний час.
Мы знаем, что вызывает страх, и убиваем его.
А если причины нет?
Как противостоять тоскливому, пришедшему из ниоткуда ужасу? Как справиться с тем, чего не понимаешь? Чего не может быть? Что затаилось внутри и рвет тебя на части?
Как победить собственные инстинкты?
Может, для начала следует потерять себя?
Раствориться в жадном чернильно-черном тумане, отдать ему тело, подпустить к душе, пережить немыслимый ужас понимания, что теряешь самого себя, и только после этого попытаться отшвырнуть вцепившуюся тьму. Если будешь способен. Если найдешь силу.
С другой стороны, если ты не можешь победить самого себя, кого ты вообще можешь победить?
Туман осознал, что победное шествие к вожделенной двери остановилось. Казавшаяся податливой жертва неожиданно воспрянула духом и, спасая свое никчемное «Я» от полного слияния с темным, принялась выдавливать чернильно-черное из тела.
Его!
Если бы туман понимал, что такое смех, он бы рассмеялся.
Если бы туман понимал, что такое презрение, он бы рассмеялся презрительно.
Но туман не знал презрения и смеха. Он помнил только главное: ни одна игрушка от него не уходила. Более того: ни одна игрушка не желала уйти. Ведь что может быть прекрасней и величественней, чем вечное слияние с тьмой? Выдержать натиск первобытной силы и овладеть ею! Измениться, поднимаясь на следующую ступень.
Если бы туман умел говорить, он бы спросил: «Зачем?»
Предыдущие игрушки являлись именно для того, чтобы объединиться, чтобы породить тьмой и плотью новое существо.
Но эта оказалась иной.
В первое мгновение усилия жертвы выглядели жалкой попыткой — тело находилось в полной власти тумана, сопротивление было невозможно! Но время шло, а добраться до вожделенной двери не получалось. Тьма забеспокоилась — она теряла свое, прибавила, но уперлась в стену. Надавила, но почувствовала противодействие. Нарастающую силу, способную не только сдерживать, но и давить в ответ.
И если бы туман мог анализировать, он бы понял, что перерождение уже произошло.
Щелчок включателя, и ванную комнату залил ослепительно-яркий свет. Отражающийся от зеркал и начищенных кранов, от блестящей белой плитки и стекла душевой кабины.
Безжалостно бьющий в глаза. Резко контрастирующий с тьмой, что окутывала Сантьягу несколько минут назад. Приносящий боль.
Но боль — это хорошо. Боль уйдет. Гораздо хуже испытывать ее вечно или не чувствовать совсем.
Сантьяга посмотрел в большое овальное зеркало, усмехнулся и аккуратно стер вытекающую из носа струйку черной навской крови. Горькой и тягучей, как битум.
* * *
«Баррага и К. Лаборатория функциональных скульптур»,
Москва, Большой Овчинниковский переулок,
4 ноября, суббота, 12.39
— Семьдесят девятый, — выдохнул Баррага, прищуриваясь на взлетевший над столом «Глаз».
— Семьдесят восьмой, — поправила мастера Инга.
— Семьдесят девятый!
— Я считаю!
— Я тоже!
— Вы их делаете, мастер, а я — считаю. Для того здесь и сижу.
— То есть я был прав: вы мне не доверяете!
— Каждый может ошибиться, — пожала плечами рыжая.
— Только не я!
— Как угодно.
— Я сделал семьдесят девять «Глаз»!
— Семьдесят восемь.
Нав недружелюбно посмотрел на девушку. Наверное, именно такими взглядами темные награждали асуров во время Первой войны. Однако Инга давно работала с Кортесом, знала себе цену, а потому спокойно отнеслась к выпаду Барраги.
— Какой смысл ссориться из-за какого-то «Глаза»? — Девушка мило улыбнулась мастеру. — Одним больше, одним меньше… Если больше — нам лучше, потому что возрастает вероятность успеха. Если меньше…
— Ладно, ладно, — пробурчал Баррага, возвращаясь к работе. — Я все равно взял ровно полторы сотни заготовок. Не ошибемся.
— Вот именно.
— Полторы сотни!
— Я пересчитала.
Баррага фыркнул. Рыжая улыбнулась.
«Крылатые глаза» являлись самыми примитивными из всех возможных големов. Состояли они, как можно было догадаться, из фасеточного глаза и похожих на стрекозиные крыльев. Довершали конструкцию крохотные мозги, которых едва хватало на одну поисковую программу, заряд магической энергии и наложенное заклинание морока, делающее «Глаза» невидимыми для челов. Всё.
Баррага создавал «Глаза» с ленивой небрежностью высококлассного шеф-повара, вынужденного готовить сандвичи. За два часа он сделал нужное количество заготовок и теперь, сидя в кресле и бормоча заклинания, составлял из них цельных големов.
Семьдесят девятый (или семьдесят восьмой) «Глаз» вылетел в открытую форточку. Инга проводила его взглядом и спросила:
— Приготовить еще кофе?
Нав тщательно обдумал вопрос и ответил:
— Да. — Но на этом не остановился: — К. К. сказал, что мы должны делить расходы на «Глаза» пополам.
— В контракте четко сказано, что расходы за счет клиентов.
— У вас их два.
— Такие вопросы надо решать с Кортесом, — выдала рыжая универсальную отмазку и смылась на кухню.
И не только для того, чтобы закончить разговор.
Инге требовалось побыть одной, чтобы поразмыслить: Яна и Артем отправились на какую-то встречу, время контрольного звонка прошло пятнадцать минут назад, а от ребят ни слуху ни духу. Рыжая несколько раз набирала номера друзей, но телефоны молчали.
«Слишком заняты или во что-нибудь влипли?»
Инга подозревала второе, потому что Артем, по его собственным словам, поехал для страховки, его участие во встрече не предполагалось, а значит, наемник смог бы ответить на звонок. Если бы все шло как надо.
«Похоже, влипли…»
Рыжая не знала ни места встречи, ни к кому отправились друзья. Какое-то срочное дело, что вдруг появилось у Яны. С чем связано — неизвестно.
